Вечерний день
Шрифт:
Хотя, если бы Господь сейчас реально спросил у Владимира Павловича: «Куда это ты собрался, Платонов?», тот, наверное, признался бы Богу, что не может просто вот так сдаться, что пытается еще бороться. Но это только Богу, а не себе.
По счастью, ночные «парни» были действительно профессионалами, никаких следов пыток и издевательства ни тело Владимира Павловича, ни его лицо не сохранили. Про душу можно не беспокоиться, кто ж ее видит-то днем у нормального человека?
Он отказался разговаривать в офисе депутата, предложил прогуляться, а в последний момент, оставив свое пальто на вешалке в приемной,
Это письмо, как ты видишь и слышишь, - Владимир Павлович аккуратно сложил бумаги и уложил их в папку, - подтверждающее, что отцом императора Павла Первого был вовсе не князь Салтыков, как было принято считать раньше, а итальянский авантюрист Джа- комо Валериани.
Оно не является доказательством, - Николай Николаевич отрицательно покачал головой, - я тоже могу всем рассказывать, что моей матерью была королева Виктория, а отцом - Наполеон.
Согласен.
– Владимир Павлович достал медальон, который он отобрал как вещдок у Анастасии и опять вставил туда портрет.
– Посмотри тогда, пожалуйста, вот на это.
Хороший портрет Павла. Что дальше?
На обороте написано, поверишь мне на слово, что я вскрывал его, но потом вставил миниатюру обратно, - инициалы «Д.В.» и дата - 1755 год. Не помнишь, сколько лет Павлу было в это время.
Мало, - депутат рассматривал медальон, - да и одежда на человеке другая, скорее Елизаветинского времени. А не подделка?
Нет, - уверенно ответил Платонов, - потому что портрет и записки пролежали двести лет запертые в моем ларце.
Николай Николаевич поднял голову и посмотрел на собеседника:
А ты, значит, знаешь, что там были не чеченские документы? Я уж после вчерашнего твоего выступления по телевизору решил, что ты совсем свихнулся.
Понимаю. А во вчерашнем моем выступлении от меня была только обложка. Все остальное - фальшивка.
Ну, слава Богу, что ты меня из-за этого вытащил, - депутат смотрел насмешливо, - а я думаю, на улицу вывел, чтобы не слушали, а сам «штучки» показывает. Испугался, думаю, сломали. А ты, оказывается, все такой же настырный, как раньше.
«Штучками» он называл всякий интересный антикварный материал.
У меня есть еще некоторое количество документов.
– Платонов тему развивать не стал, вынул и показал пачку бумаг.
– Они связаны с этим портретом и доказывают, что вся история - подлинная.
Сколько ты хочешь, чтобы покончить с этим?
Не продается.
Тогда зачем ты их принес? Показать мне, какой ты умный? Я и так давно это знаю.
Хочу поменяться с тобой.
И что тебе нужно?
– Николай Николаевич повернулся и с подозрением посмотрел на Платонова.
– Брюллова не отдам, даже не пытайся.
Информация, - спокойно ответил Владимир Павлович.
И то, что он не обратил внимания на упоминание о давно выманиваемом им у Николая Николаевича рисунке Брюллова, как-то особенно подействовало на депутата. Он внутренне напрягся, но потом, чтобы Платонов не заметил этого напряжения, откинулся на спинку скамейки:
И что ты хочешь знать?
Кто это сделал? Я довольно
А он тебе правда «сын»?
Почти. Не отвлекайся.
Николай Николаевич задумчиво почесал подбородок, потом решился:
Давай так, ты мне отдаешь это, - он показал медальон, который до сих пор держал в руках, - и рассказываешь о том, что знаешь и как догадался. Я как раз о подробностях мало что знаю.
И ты мне рассказываешь все?
И я тебе рассказываю то, что знаю сам, - охладил его пыл Николай Николаевич.
– Думаю, что всего об этой ситуации сейчас не знает никто.
С тобой особенно не поторгуешься. Я, правда, собирался тебе дать полную запись вчерашнего «интервью» послушать, только записи эти у меня неожиданно закончились.
И Платонов начал свой рассказ. Иногда депутат прерывал его вопросами, но больше слушал и качал головой.
Когда ты в первый раз усомнился в том, что в шкатулке действительно лежали чеченские документы?
Когда перечитал вот это.
– Владимир Павлович показал письмо Якова Валериани к потомкам.
– Видишь, здесь написано: «Сей ларец содержит в себе многоценный вклад, могущий отверзнуть путь к великим бедам и напастям не токмо для России, но и для иных государств». Что такого важного и тайного могло быть для человека в начале девятнадцатого века в мирном договоре с Чечней, чтобы он прятал его от всех и вся? А уж когда сравнил даты, стало все понятно.
Какие даты?
Ну, на этих чеченских бумажках стоит дата - тысяча восемьсот седьмой год. А здесь в письме - тысяча восемьсот одиннадцатый.
Ну и что?
А то, что из письма же следует, что тайна передавалась по наследству от деда к отцу, от отца - к сыну. А дед умер в семьсот восьмидесятых. Но перед этим, как получается, передал сыну договор, заключенный через двадцать лет после его смерти. Тот, кто все это делал, придумал хорошо, но исполнил очень грубо. Фальшивку запихнули в настоящую раму и думают, что никто не заметит.
– А почему ты считаешь, - прервал его депутат, - что документы, которые положили тебе, - фальшивые?
Глава 51
Платонов помолчал, оглянулся по сторонам, охрана депутата маячила невдалеке. «Интересно, а где моя охрана?» - подумал он.
Потому я знаю, что это - фальшаки, - он сделал ударение на «знаю», - что, я же тебе говорил, придумали хорошо, а исполнили плохо. Это документы, которые уже опубликованы и легко доступны в Интернете. На самом деле, как я понял, черт ногу сломит с этими бумагами о присоединении Чечни. Даже даты этого присоединения везде разные, лет на пятьдесят не совпадают. По-моему, это означает, что никаких реальных документов просто нет, поэтому и изготовили мои. Просто сделали прямой перевод на старый русский язык начала девятнадцатого века с каких-то бумаг, которые где-то хранятся, но не являются, видимо, легитимными, иначе о них знали бы все. Их грамотно переписали на правильную бумагу, правильными чернилами. Потом подстарили, потом положили в мою шкатулку. Работали на дураков - авось пройдет, провенанс-то был безупречен.