Вечерний караван

Белоусов Артем

Дружище, приоткрыв веки, силится произнести свое имя, но все его потуги оканчиваются на букве «И», после которой следует отрыжка, пронёсшаяся громом по всему торговому залу.

– Прекрасно, будешь в этой забегаловке новым продавцом-консультантом. И тебе, дядя, не придется тратиться на новый бейдж, я же знаю, что ты за каждую копейку готов удавиться. – погладив клиента по волосам, я креплю к его засаленной рубашке бейджик, – зачеркнешь лишние буквы, друг, оставишь только необходимую «И».

Дядя, наблюдающий за моим перформансом, причитает о том, что я останусь безработным, никому ненужным и по итогу превращусь в позор семьи. Я, с улыбкой кивая и продолжая гладить по голове назначенного мной на вакантное место нового продавца-консультанта, заявляю, что время все расставит по своим местам и предлагаю

дяде сказать эти же слова экрану своего телевизора, когда он увидит на нем меня, сидящего в кожаном кресле в очередном выпуске Late Night Show. Встав с корточек, я смотрю на дядю взглядом самоуверенного человека, чьи амбиции равны внутренним силам, необходимым для их реализации. Взгляд дяди же выражает замешательство.

– В лейт найт что?

Да, англицизмы – это не про дядю Гашима.

Простояв пару десятков секунд в неловкой тишине, я, качнув головой в сторону выхода, сообщаю дяде, что ухожу. Он, по-прежнему пытающийся расшифровать три непонятных для себя слова, отрешено кивает мне в ответ.

Я в последний раз смотрю на моего старого знакомого – распластанный на полу, он выдает звучную отрыжку, что для меня станет главной ассоциацией с моим уже бывшим местом работы.

III

– Ты сегодня чересчур воодушевлен, ты не заболел?

Моя пассия с видом врача, оказывающим паллиативную помощь безнадежно больному пациенту, оглядывает меня с ног до головы. В ответ я бормочу что-то невнятное про хорошую погоду, предлагая вместо обсуждения моего состояния рассказать ей про свой сегодняшний рабочий день. Долго уговаривать спутницу не пришлось – изучив ее тело и голову вдоль и поперек за год, прошедший с момента, как в умах наших знакомых мы стали парой, выучив всевозможные модели поведения, вызванные внешними раздражителями, я безошибочно понимаю, что ей нужно. Идеальный кавалер, что временами злоупотребляет властью и опытом, не брезгая прибегать к выгодным для себя манипуляциям.

Слушая рассказ про клиента, чья история ничем не отличается от мириада уже слыханных мной историй про других посетителей, я, неспешно шагая заученным маршрутом, рассматривая желтые лепестки цветка. Внимая вполуха, дабы подмечать «слова-спусковые крючки» (термин, изобретенный мною пару месяцев назад), на которых рассказчик может проверить мою внимательность, и заранее готовя ответы-шаблоны, я временами покачиваю головой, выказывая свою напускную заинтересованность.

Сейчас мы пройдем по аллее, чье устоявшееся название среди горожан имеет явно выраженный сатирический подтекст – вместо деревьев здесь по обе стороны от тротуара растут несколько облезлых кустарников, внешне больше напоминающих костлявые руки мертвецов, желающих покинуть перегретую солнцем землю, нежели пышущие плодородием растения. После – повернем на узкую улочку слева с односторонним движением, облепленную пятиэтажными зданиями, что после недавней реставрации выглядят подобно увядающей женщине, чей кричащий макияж вызывает лишь сострадательную улыбку. По левую сторону от нас будет булочная, в которую мы зайдем, так как моя пассия наверняка пропустила обед во время своей рабочей смены, предпочтя ему возможность заработать побольше. Она возьмет себе хачапури по-аджарски, небольшой кусочек мильфея и горячий шоколад. Я же обойдусь розовым латте. Дождавшись, пока моя избранница закончит с основным блюдом, дабы соблюсти все нормы хорошего тона, я выйду покурить, оставив ее наедине с десертом. Подойдя к ближайшей урне, я достану сигарету из сумки и полажу ее меж зубов. Перед тем как закурить, я вложу наушники-капельки в уши и включу первую попавшуюся песню из длинного списка наименований, покоящихся внутри телефона. Цель? Отогнать выедающие нутро мысли, что имеют свойство воцаряться в голове, лишь почуяв намек на тишину. Закончив с сигаретой, выброшу ее в урну. Я помедлю с возвращением в заведение, увлеченный созвучиями, доносящимися до меня из наушников. Дав композиции дойти до эха от последней сыгранной ноты, я отправлюсь обратно в пекарню. К моменту моего возвращения за столик, избранница со скучающим видом будет водить вилкой по пустой тарелке. Попросив счет, она не спросит, стоит ли его делить на двоих – ей известно состояние моего кошелька. Я в несколько глотков управлюсь

с чашкой кофе, после чего мы выйдем обратно в переулок. Небосклон над нашими головами уже приобретет лиловый оттенок, активно готовясь к закату светила. Поднимется легкий ветер, шуршащий пакетами, вальяжно пролетающими по проезжей части. Я предложу ей свой пиджак. Она, само собой, откажется. Мы неторопливо отправимся в сторону ее дома. Сегодня я ночую у нее.

*

Закурив у открытого окна, я перебираю конверты, стоящие в обитом тканью кейсе для виниловых пластинок. Часть из моей коллекции, которую я собираю столько, сколько себя помню, переехала к хозяйке квартиры в связи с моим частым нахождением в ее покоях. Вытянув приглянувшийся мне корешок, вытряхиваю пластинку в подставленную ладонь. Подхожу к кухонной тумбе, на столешнице которой расположился проигрыватель – подарок на мой последний день рождения, преподнесенный девушкой, что сейчас помешивала макароны в кастрюле, готовя ужин на двоих. Явно считываемый намек на сожительство, который я проигнорировал, сделав вид, что скрытый посыл презента оказался чересчур потаенным для его расшифровки моими извилинами. Положив грампластинку на диск проигрывателя, я опускаю иглу на канавку.

Сев за обеденный стол, я тушу сигарету об пепельницу, вновь взяв в руки подсолнух, до этого бережно положенный мной на столешницу. Кухня заполняется голосами, ведущими томный диалог на французском – сумеречным саундтреком для малословных посиделок за уплетанием пасты выступил совместный альбом Сержа Гинзбурга и Джейн Биркин.

Прокручивая стебель цветка меж ладоней, я наблюдаю за его танцем. Балерина из шкатулки в ярком летнем одеянии. Я, зачарованный пируэтом, вглядываюсь в размытую от движения темную сердцевину цветка, вновь возвращаясь в мгновение расставания с той, что своим появлением выбила почву из-под моих ног, к которой я был намертво приращён. Я и несчастный подсолнух оказались собратьями по несчастью. Наша незавидная участь известна нам обоим – медленное и болезненное увядание, вызванное надломом устоявшихся парадигм.

Я знаю природу памяти. Годы эмпирических исследований, проведенных над подопытным, заспанное лицо которого я вижу в зеркале каждое утро, подтвердили мою теорию о том, что память – самый искусный плут, встречающийся на моем жизненном пути. Воспоминания подобны чувствительному холсту, краска на котором идет трещинами лишь при одном неосторожном взгляде на нее. Каждый раз, обращаясь к самым ценным моментам бытия, вы должны помнить – это чревато вынужденной реставрацией картины, которая, пускай изначально и незаметно, но на дистанции видоизменится настолько, что от прежнего оттиска не останется и следа. Мстительная Мнемозида не терпит незваных гостей.

Несколько лепестков опадают, в свободном падении ложась на стол. Кода. Я смахиваю их с края столешницы в ладонь, после чего подхожу к подоконнику. Опершись на него локтем, я подставляю длань к губам и дую на лепестки, которые немедля вылетают в распахнутое окно. Подхваченные легким ветром, они планируют над двором, пока не растворяются в сгущающемся сумраке. Быть может один из них долетит до получателя, напомнив ему о нашей сегодняшней встрече. И если так, то какой будет его реакция на непрошенное послание? Надеюсь, что оно вызовет пунцовость на щеках и смущенную улыбку, вид которых не покидал меня ни на секунду с момента нашего расставания. Ну а меланхоличную горесть, вселенную в меня склонностью витать в эмпиреях, я взвалю на себя.

– Лучше бы с готовкой помог. Как ребенок, ей-богу.

Хранительница очага, постукивая деревянной ложкой по кастрюле, смотрела на меня глазами, знакомыми мне со времен школьной скамьи. В нашей паре она с первых дней была в позиции созревшего человека, взгромоздившего на свои плечи великовозрастное дитя и рьяно старающегося наставить его на путь истинный, пускай и путь этот был ему чужероден. Я без лишних слов, оставив подсолнух лежать на подоконнике, снимаю дуршлаг с настенного крючка и начинаю заниматься сливом макарон. Завершив нехитрое дело, я решаю помыть замаранную посуду, грудами лежащую в раковине. Окончить задуманное мне не удается – я устраиваю мини-потоп, на что моя пассия, известная своей заклятой приверженностью к опрятности, граничащей с рипофобией, просит меня просто не мешаться под ногами. Я только за.