Вечная ночь
Шрифт:
В последний, девятый круг, туда, где сам Люцифер, «мучительной державы властелин грудь изо льда вздымал наполовину», на самое дно преисподней, падают души еще живых людей. «Он ест, и пьет, и спит, и носит платья». Да, это как раз о нем, о порнографе. Надо быть заживо мертвым, чтобы продавать и покупать детей.
И вдруг тишину разорвала телефонная трель. Он сильно вздрогнул, бросился к аппарату, по дороге опрокинул стул и больно стукнулся коленкой о дверной косяк.
– Алло. Добрый вечер. Можно попросить Бориса Александровича? – произнес в трубке незнакомый мужской голос.
– Да. Я слушаю.
– Борис Александрович, здравствуйте. Извините за беспокойство. Меня зовут
Глава восемнадцатая
Шофер попался молчаливый, и это было очень кстати. Сорок минут пути до «Останкино» доктор Филиппова проспала. Не раздумывая, сняла влажные сапоги, вытянула ноги на заднем сиденье и вырубилась. Но и во сне она продолжала скользить по натянутому канату.
В детстве у Оли была страсть – лазать по деревьям, перемахивать заборы разной степени сложности, но главное – ходить по узким бревнам, перекладинам, парапетам.
По дороге в школу было несколько оградок. Первая, тонкая, но вполне примитивная, вокруг газона. По ней Оля пролетала легко, на цыпочках, ни разу не качнувшись. Огороженный газон прятался в самой глубине большого двора, который заканчивался дореволюционным домом. Дом был такого же мышиного цвета, как старая школьная форма у мальчиков. Вверх по фасаду ползли каменные лилии. Тонкий каменный плющ обрамлял окна первого этажа и входную дверь. На нижней ступеньке высокого крыльца сидела на складном брезентовом стуле дворовая сумасшедшая старуха Слава Лазаревна. Зимой и летом, в любую погоду – в синем пальто с облезлым собольим воротником. Лапки и мордочка соболя покоились на суконной груди. Если подойти близко, можно было разглядеть стеклянные глаза-бусины. Когда старуха кричала и размахивала руками, мертвый зверь шевелился, глаза-бусины блестели.
Голову старухи всегда покрывал малиновый шерстяной платок. Такими же малиновыми были накрашенные губы и нарумяненные щеки. Брови, две жирные дуги, она рисовала черным карандашом на голой коже. Все дети во дворе считали ее ведьмой и называли Славушкой. Славушка могла ходить, но с крыльца никогда не спускалась. Сидела и орала.
В нескольких метрах от дома с лилиями тянулась ограда, отделявшая часть двора от переулка. Довольно широкая труба, облупленная, шершавая. По такой каждый дурак пройдет, не глядя. Но фокус в том, что надо было сделать это на глазах у ведьмы, под ее хриплый крик, под проклятья, совершенно бессмысленные и оттого еще более страшные. Ведьма проклинала каждого ребенка, который появлялся в поле ее зрения. Проклинала насмерть, и мертвый соболь кивал головой, лапы крупно дрожали, как будто дирижировали.
Одна из секций ограды отломалась от столбика и качалась под ногами. На этой отломанной трубе Оля балансировала нарочно долго. Она пыталась победить страх перед сумасшедшей старухой.
Оля была нервным ребенком, с сильно развитым воображением. Она боялась темноты, боялась замкнутого пространства лифта. Она весила слишком мало, лифт не хотел ее везти. Свет в кабинке гас. Чтобы лифт поехал, приходилось несколько раз сильно подпрыгнуть, а потом сесть на корточки. Прыгая, она чувствовала, что подвижный пружинистый пол сейчас провалится. Ей часто снилось, как она висит над шахтой, вцепившись пальцами в металлическую сетку. Пальцы порезаны, кровь течет, еще немного, и она сорвется.
Конечно, можно было ходить пешком по лестнице на девятый этаж, но Оля хотела победить страх и нарочно ездила в лифте одна.
Еще больше лифта она боялась толпы. Однажды, когда ей было шесть лет, они вместе с бабушкой поехали в гости к бабушкиной подруге. Подруга только что получила
Хлынул дождь. Коробка была забита людьми, и казалось, пластиковые стенки вот-вот лопнут. Ливень бил по плоской прозрачной крыше. Олю с бабушкой втиснули в самый центр коробки, в гущу толпы. Бабушка обняла Олю, прикрыла собой, все повторяя: «Осторожней, здесь ребенок». Но никто ее не слышал.
Когда подъехал наконец автобус, толпа ринулась к нему, а он был уже полный. Бабушка каким-то чудом умудрилась удержаться на ногах и вырваться вместе с Олей из толпы. Люди давили друг друга, отталкивали локтями, у какой-то женщины выпал из рук плащ, и тут же на него наступили, втоптали в грязь, она закричала так, словно он был живым существом, и Оле вдруг показалось, что плащ правда живой, ему больно.
Все люди на остановке, молодые и старые, мужчины и женщины, стали, как дворовая ведьма Слава Лазаревна. Они орали, проклинали и ненавидели друг друга.
– Не война, – повторяла бабушка, – не эвакуация. С ума сошли. Подумаешь, дождик.
Автобус уехал. Те, кто не успел влезть, еще немного покричали и успокоились. Через несколько минут подоспели сразу два автобуса, почти пустые. Оле потом долго мерещились искаженные злые лица, вспышки молнии, крики, втоптанный в грязь плащ.
Но все-таки самым главным ее детским ужасом оставалась Слава Лазаревна, таинственная ведьма с нарисованными бровями. Говорили, что много лет назад ее ограбил и чуть не убил собственный сын, еще рассказывали, будто бы в молодости она работала воспитателем в детской колонии, страшно издевалась над малолетними преступниками, а они над ней. Несколько поколений детей, выросших в этом дворе, передавали друг другу разные истории о Славушке. Одна девочка подошла к ней совсем близко, хотела потрогать лапку соболя. Ведьма прокляла ее каким-то особенно страшным проклятьем, и девочка попала под машину. Один мальчик обстрелял старуху жеваной бумагой из трубочки, а потом заболел менингитом и умер.
– Она просто больной человек, – объясняла Оле мама, – несчастная, одинокая, совершенно безобидная старуха. Детей своих у нее никогда не было. Раньше она работала диспетчером в домоуправлении. Привыкла следить за порядком во дворе, вот и орет, когда кто-то рисует на асфальте, играет в «ножички», топчет клумбы, ходит по оградам.
«Микрик» подъезжал к зданию телецентра, а доктор Филиппова все еще шла во сне по канату. Когда машина затормозила, Оля сильно вздрогнула. Ей показалось, что она сорвалась и летит вниз.
– Пожалуйста, просыпайтесь, мы уже приехали.
Смущенный голос водителя окончательно разбудил ее. Она стала быстро надевать сапоги.
– Наверное, будет удобнее, если я просто подъеду к вам домой.
Голос у Михаила Николаевича, дяди Жени Качаловой, был настолько приятный, спокойный, что старый учитель, еще не видя его, уже проникся к нему доверием. Но главное, звонок этот, прозвучавший так вовремя, вывел Бориса Александровича из нервного ступора. Теперь ситуация не казалась безнадежной. Появился взрослый разумный человек, близкий родственник, с которым можно поговорить, на которого можно хотя бы отчасти переложить груз ответственности за девочку.