Вечная ночь
Шрифт:
– Как долго ты намерен здесь торчать, ублюдок? – прошептала Ика, собирая с пола содержимое своей сумочки.
В ответ он издал глухой горловой звук и хлопнул себя по коленке. Одна из команд забила гол.
Странник так и не понял, спал ли он этой ночью. Но не важно. Он чувствовал себя отдохнувшим, полным сил. У него осталось время на утреннюю пробежку.
В спортивном костюме, в кроссовках, с плеером, пристегнутым к поясу, он вышел из подъезда, приветливо поздоровался с молодой соседкой, помог ей спустить с крыльца
– Ну что ты, что? – сказала его мать. – Дядя хороший, добрый.
Младенец заплакал еще громче.
Странник включил плеер. Из наушников зазвучала «Симфония № 5» Шуберта. Теперь он ничего не слышал, кроме этой бодрой торжественной музыки и собственных мыслей. Он думал о женщине-оборотне, уже без страха, но с удовольствием, как о своей добыче. Тянулись незримые прочные нити между ним и ею. Связь возникла давно, нити скручивались в тугую спираль, опутывали Странника, мешая двигаться вперед, выполнять свою святую миссию.
Спираль – знак змеи, искушения, женского коварства. Плоть оборотня – темница ангела, который до сих пор жив и страдает многие годы.
Обычно они умирают внутри гоминидов, когда те совсем юные. Но здесь особый случай. Жизнь ангела внутри оборотня поддерживается для достоверности образа, для того, чтобы в глазах светилось что-то человеческое. Надо отдать должное злым силам вечной ночи, они это здорово придумали.
Странник долго не мог понять, что она такое на самом деле. У гоминидов не бывает острого чутья, им не свойственна гибкость и легкость мысли. Гоминиды видят и слышат только себя, каждый как будто окружен зеркалами, в которые готов глядеться бесконечно, не замечая ничего, кроме собственного отражения в разных ракурсах.
И пахнут они совсем иначе.
Сначала ему казалось, что она человек, как он. Она умела слушать других. Вокруг нее не было зеркальных стен. Иногда ему даже хотелось рассказать ей все о себе и казалось, что она поймет. Но он не сделал этого, он вовремя догадался: она не человек. Оборотень. И залег на дно на восемнадцать месяцев.
Больше такого не будет. Она ответит за все. За свою ложь и за его иллюзии, за свое дьявольское чутье и за его унизительный страх.
Кроссовки мягко пружинили по влажному асфальту. Крепкий широкоплечий мужчина в светлом спортивном костюме бежал по скверу. Он был красив и знал это. Седина, жесткие мужественные морщины делали его еще привлекательней. От него веяло силой, здоровьем, благополучием.
Две девушки, проходившие мимо, оглянулись. Он улыбнулся им. Они замешкались, заулыбались в ответ. Он помахал рукой и побежал дальше, чувствуя, как они на него смотрят. Две мертвые самки. Две тени в мире вечной ночи. Пусть себе идут, ангелы в них давно задохнулись.
Странник увеличил звук. Симфонический оркестр играл «Симфонию № 5» в его честь. Голоса скрипок пели бодро и весело, как поют освобожденные ангелы на небе. Скоро к ним присоединится еще один.
В половине девятого утра Зацепу разбудил тихий рык резервного мобильника. Накануне
Сейчас аппарат рычал у него под подушкой. Зацепа выскользнул из постели, на цыпочках ушел в гостиную.
– Надо срочно встретиться, – произнес приглушенный голос Гроша.
– Что-нибудь случилось? – спросил Зацепа, с трудом сдерживая нервный зевок.
– Случилось.
– Ну давай, говори. Он появился в квартире?
– Нет. Он не появлялся и вряд ли теперь появится.
– Как это? Я не понял.
– Слушай, Коля, я через двадцать минут буду ждать тебя в кафе напротив твоего дома. Знаешь, это, французское, возле супермаркета, забыл, как называется. Придешь, все расскажу.
– Куда ты так рано? – спросила сонная Зоя, когда он после душа прошел на цыпочках через спальню в гардеробную, за одеждой.
– Позвонили с работы. Спи.
– Да что такое, в самом деле! – Зоя резко села на кровати. – Без десяти восемь, у вас там пожар, что ли?
– У нас предвыборная кампания Лаврентьева. – Зацепа скинул халат и запрыгал на одной ноге, пытаясь попасть в штанину.
– Лаврентьева? Ты что, собираешься пиарить эту сволочь?
– Почему сволочь? Нормальный политик, как все. – Зацепа влез наконец в брюки, но молния заела.
Зоя сползла с кровати, принялась ему помогать.
– Конечно, все политики мерзавцы, но Лаврентьев – это что-то особенное. Смотри, Коля, будь осторожней.
– Да почему, объясни?
– Потому, что он педофил. – Зоя со стоном зевнула и слегка похлопала ладонью по его ширинке. – Я бы их всех кастрировала.
Зацепа натянул пуловер и спросил равнодушно:
– Заинька, откуда ты все знаешь? Кто тебе сказал, что Лаврентьев педофил?
– Валюшка сказала. Мы позавчера встретились с ней в салоне, а потом вместе пообедали.
Валюшка, близкая подруга Зои, известная дама-политик, возглавляла одну из думских фракций и как раз недавно пыталась провести поправки к законам, ужесточающие уголовную ответственность за распространение порнографии и совращение малолетних. В одном из толстых журналов, принадлежащих «Медиа-Прим», было напечатано интервью с ней, где она довольно туманно объясняла, почему Госдума категорическим большинством отвергла ее поправки, рассказывала, как ей угрожали, как пытались взорвать ее машину.
– Ты разве не читал ее интервью? – Зоя еще раз зевнула, чмокнула Зацепу в щеку и вернулась в кровать.
– Читал. Но при чем здесь Лаврентьев? Она не назвала ни одного конкретного имени, только общие слова.
– Конечно. Она же не самоубийца. Эй, ты куда? А поцеловать?
Пришлось вернуться, подойти к Зое. Когда он наклонился, она обхватила его за шею и притянула к себе.
– Заинька, прости, я ужасно спешу! – Он попытался вырваться, но хватка у его жены была крепкая.
Через двадцать минут он опять влез в штаны и натянул пуловер, бормоча извинения: