Вечная загадка Лили Брик

Грановская Евгения

– Знаете что… Тут неподалеку есть одно кафе. Оно открывается в пять утра. Может, зайдем и выпьем горячего кофе? Не знаю, как вы, а я ужасно продрог.

– Даже не знаю. Как-то все это странно.

– А прыгать с моста в реку не странно? – усмехнулся Маяковский. – Давайте, Арманд, не менжуйтесь. Тут всего двадцать минут ходу. Горячий кофе, а за окном холод и буран – вы только представьте!

– Звучит здорово, – улыбнулся Арманд. – Ладно, идемте. Только обещайте не читать стихов, я их с детства не выношу.

– Мои? – насмешливо осведомился

Маяковский.

– Всякие.

– Я буду держать себя в рамках приличия, – пообещал Маяковский.

7

– Зря мы, наверно, после кофе стали пить портвейн, – сказал Арманд, пьяно улыбаясь.

– Ничего не зря, – ответил Маяковский ему такой же улыбкой. – Кофе согревает тело, а портвейн – душу. Как написал однажды Саша Черный, портвейн – это…

– Не надо, – попросил Арманд, морщась. – Не надо Сашу, ни черного, ни белого.

– Ах да, я ведь обещал не читать стихов, – вспомнил Маяковский. – Хорошо. Тогда давайте еще по стакану.

– Да… вайте, – икнув, согласился Арманд.

Маяковский окликнул буфетчика, показал ему пальцами «два» и снова повернулся к Арманду.

– Нравитесь вы мне, Андрей. Вы хороший парень, но в голове у вас копошится слишком много тараканов.

– Это вы про мои мысли?

– Угу.

– Но ведь от них невозможно избавиться. Особенно, когда ты долго жил за границей, а потом приехал в Москву. Здешний образ жизни не может не удивлять. Тут все странно и все… ну, как будто не как у людей.

– Вы просто еще не привыкли к новому укладу, – сказал Маяковский. – Новое государство строим – шутка ли! Ну ничего, дайте срок, и все образуется. Будут русские пролетарии жить не хуже, чем какие-нибудь мещане за границей. Даже лучше. Потому что те мещане только о собственном брюхе и комфорте думают, а у русского пролетария в душе есть высокая идея. И с этой высокой идеей он пойдет по жизни.

– Не споткнулся бы, – заметил Арманд.

Маяковский грозно сдвинул брови.

– Простите, я не так выразился, – поспешно добавил Арманд. – Просто… – он замешкался, не зная, как сказать.

– Просто вы привыкли к относительному комфорту европейской жизни. Я вас понимаю. Мне вот тоже за границей жилось неплохо, но на родину каждый день тянуло. Потерпите еще лет десять, Андрей, мы вдоль Москвы-реки таких Эйфелевых башен понастроим, что французы удавятся от зависти! Эге, кого я вижу!

К столику, улыбаясь, подошел Родченко. В руке он нес черный, массивный фотоаппарат. Маяковский встал ему навстречу, и они крепко пожали друг другу руки.

– Вот, Андрей, знакомьтесь, – сказал Маяковский, поворачиваясь к Арманду, – это мой друг Родченко. Родченко – художник. На фотоаппарат не смотрите, это сиюминутное увлечение.

Пожав молодому человеку руку, Родченко уселся за столик.

– Ты чего так рано поднялся? – спросил Маяковский.

– Хочу поэкспериментировать с утренним светом, – слегка смущаясь, ответил Родченко.

– Заказать тебе кофе?

– Спасибо,

Володь, мне уже несут.

Подошедший официант поставил перед художником чашку с кофе, а перед поэтом и его молодым другом по стакану портвейна.

– Не крепковато для такого часа? – с улыбкой осведомился Родченко.

– В самый раз, – ответил поэт, сгребая стакан могучей пятерней. – Ну, давайте, Андрюша, выпьем за вас. За ваше, так сказать, будущее!

Они чокнулись и выпили.

– Господа… То есть товарищи, я отлучусь на минуту в уборную.

– Смотрите не усните там, – насмешливо сказал Маяковский.

Парень поднялся из-за стола и пошатывающейся походкой направился к уборной. Родченко посмотрел ему вслед и спросил:

– Пьян?

– Не очень, – ответил Маяковский. – Просто устал. У него была тяжелая ночь.

– У тебя, я вижу, тоже, – сказал Родченко. – Ты очень бледен.

– Знаю.

– Хочешь я тебя развеселю?

– Попробуй.

– Слышал новость про того мага? Как бишь его… герр Риттер?

– А что такое? – насторожился Маяковский.

– Вчера его гастролям в Москве пришел конец. Представь себе, во время выступления в кабаре «Красная лира» он предложил публике попытаться разгадать секрет фокуса. Мне Каменский рассказывал, он там был. Так вот, из зала поднялась цыганка…

– Цыганка? – воскликнул Маяковский и весь подался вперед.

– Ну да, цыганка. А почему это тебя удивляет, разве цыгане не люди? А эта была даже не из уличных, а вполне приличная и даже благородная, навроде княгини Морозовой-Витгенштейн. Она взошла на сцену и с легкостью повторила все фокусы немца. А потом еще заставила хрустальный шар говорить, и этот шар наговорил про Риттера кучу гадостей. Представь себе! Немец готов был под землю провалиться от стыда. Публика, ясное дело, подняла его на смех. А цыганка…

– Как она выглядела?

– Цыганка-то? Каменский сказал, что ее лицо скрывала темная вуаль. А что, ты заинтересовался?

– Да нет. Так что цыганка?

– Она взяла Риттера под руку и увела его со сцены. Как мать расшалившегося ребенка. Каменский говорит, на немце лица не было. В сущности, можно понять – выдержать такое разоблачение фокуснику непросто. Теперь пойдет слава!

– Значит, она добралась до Риттера, – пробормотал Маяковский, задумчиво хмуря брови и подергивая себя за нижнюю губу.

– Кто?

– Никто, – очнулся Маяковский. – Это я про себя.

Вернулся Арманд. Вид у него был мрачный. Он сел на стул, положил на столешницу кулак и медленно его разжал. В ладони у него лежал перстень с черным камнем.

– Выброшу, – угрюмо произнес он. – Какой от него прок?

– Опять двадцать пять! – усмехнулся Маяковский. – Кольцо пригодится. Когда-нибудь еще невесте его подарите.

– Невеста… – Арманд усмехнулся. – Я больше никогда и никого не полюблю.

– Для брака это не обязательно, – сказал Маяковский. – Иногда судьба просто сводит людей, и все. И никуда им друг от друга не деться.