Вечная жизнь
Шрифт:
Стук в дверь пустил мое сердце вскачь. Может быть, это... Рейн? Я позволила себе немного пофантазировать на тему того, что скандинавский бог втайне — в глубочайшей тайне, разумеется, — рад моему возвращению.
— Открыто, — крикнула я. — Естественно. Ривер открыла дверь и подошла к раковине, где я стояла. Положив руки мне на плечи, она улыбнулась мне в зеркало.
— С возвращением, — как ни в чем не бывало сказала она. — Я выкопала твою машину из грязи.
Наверное, это словечко должно было заставить меня улыбнуться. Вместо этого я подняла свои
— А я перекопала ваш огород.
Ривер рассмеялась, но я запретила себе обрадоваться этому.
— Мне Солис уже рассказал. Ты собрала чуть ли не вдвое больше своего веса турнепса, свеклы и капусты. Представляю, с какой радостью ты увидишь плоды своих трудов сегодня за обедом!
На этот раз я не смогла сдержать стона. Ривер снова рассмеялась и сказала:
— Я все понимаю. Мне тоже довелось немало голодать. Однажды в южной Англии был страшный неурожай овощей и зерновых, зато коровы тучнели и лопались от молока. Мы пили молоко, делали сыр, ели сыр, кормили сыром скот — о, это было отвратительно! После этого я почти шестьдесят лет смотреть не могла на молоко.
Я потуже обмотала шарф вокруг шеи и плюхнулась на кровать. Снаружи быстро темнело. Я с вожделением подумала о скором ужине, но тут же вспомнила о том, что меня ждет турнепс, свекла и капуста. И все-таки тосковать здесь было лучше, чем где-то еще. Лучше, чем жить в большом мире, вдыхаться в воспоминаниях. Я снова подумала о том, что думают мои друзья о моем исчезновении. Ищут ли меня? И самое главное — удалось ли мне спрятаться здесь?
— Не понимаю, почему я должна работать в огороде, — сказала я. — Я хочу просто... даже не знаю, как сказать. Типа, спастись или очутиться в безопасности. Скажите, что нужно делать — и я все сделаю. Но я не понимаю, при чем тут огородничество. — Я потерла ладони о джинсы, не в силах избавиться от раздражающего ощущения въевшейся сухой земли.
Несколько мгновений Ривер молчала, ее изящный профиль четко вырисовывался на фоне тьмы за окном. Я встала и задернула тяжелые зимние шторы. От оконного стекла дохнуло холодом.
— Мы бессмертные, и время для нас летит очень быстро, — наконец заговорила Ривер. — Помнишь, когда ты была ребенком, каждый день тянулся бесконечно, а каждый год до следующего дня рождения казался вечностью? Но ты становилась старше, и время стало бежать быстрее. Ты помнишь?
Вот чего я категорически не хотела, так это думать о своем детстве.
— Нет.
— Тем не менее, это общее ощущение, — ничуть не смутившись, продолжала Ривер. — Оно объясняется тем, что когда тебе десять лет, один год составляет десять процентов всей твоей прожитой жизни. И даже больше, если учесть, что ты не помнишь первые два-три года своей жизни. Ты меня понимаешь?
— Наверное. Но при чем тут...
— Когда тебе сорок, один год составляет лишь одну сороковую часть твоей жизни. Вот почему нам кажется, что каждый отдельный год быстрее проходит и меньше весит. Ты согласна?
— Ну.. Ладно, допустим, — ответила я.
Ривер была терпелива, как и положено тысяча трехсотлетней женщине. Ее ясные теплые глаза внимательно смотрели на меня.
— Но если ты бессмертная, аэфрелиффен, тебе начинает казаться, будто впереди тебя ждет только забвение. Или еще хуже, ты твердо знаешь, что жила, допустим, в 1250 году, и это ужасно, поскольку ты абсолютно не помнишь, чем занималась, и как это было.
Я молчала, теребя в руках концы шарфа.
— Из-за относительной долготы нашей жизни многие вещи утрачивают важность или и вовсе теряются на фоне столь богатых декораций, — неторопливо продолжала Ривер. — Сколько у тебя было возлюбленных? Сколько детей? Скольких друзей, которых ты когда-то любила, ты потеряла? Для обычных людей каждое из этих событий грандиозно, оно определяет или изменяет всю их жизнь. Для нас это не более чем краткий эпизод. Однако это не проходит бесследно. Мало-помалу, шажок за шажком, потеря за потерей, мы сами начинаем уменьшаться. За долгие годы мы накопили такой груз потерь, что большинство людей, событий и переживаний утратили для нас свою ценность, вес и смысл. Мы разучились ценить и чувствовать. Мы забыли, что значит любить.
Вообще-то, тут было над чем подумать. По крайней мере, кое-что показалось неприятно знакомым.
— Здесь мы первым делом заставляем всех, — как ни в чем не бывало сообщила Ривер, — пройти интенсивный курс восстановления утраченной способности ценить каждую минуту, каждое мгновение жизни. Мы научим тебя чувствовать себя живой и живущей в настоящем. Здесь ты научишься ощущать и ценить то, что тебя окружает. В результате ты почувствуешь себя более цельной и счастливой.
Я прикусила губу, боясь, что она говорит правду, и заранее ненавидя эту правду.
— Именно поэтому все наши ученики работают в огороде, готовят еду, моют и убирают — то есть, занимаются рутинной и скучной работой. Для бессмертных это почти немыслимо, правда? Мы привыкли постоянно гоняться за новым огромным чувством, огромным событием, огромным ощущением — ведь ничего другого мы просто неспособны почувствовать.
Вот так. Приехали. Блин.
— Наш подарок тебе и всем бессмертным, которые сюда приходят, заключается в том, что вы научитесь ценить и чувствовать каждый миг бытия, погружая руки в мыльную пену. Вы по-настоящему разглядите каждый сорняк, который вытаскиваете, и услышите его запах. Вы почувствуете твердую гладкость турнепса и ощутите свежий землистый вкус его ботвы. Научитесь оставаться в своей шкуре, не испытывая желания с воплем бежать куда подальше. Мы научим любить, ценить и знать самих себя. И только после этого, — она помолчала и снова улыбнулась, — можно суметь по-настоящему полюбить кого-то еще.
Я ничего не сказала. Горло снова сдавило, глаза щипало. С воплем бежать куда подальше — это было единственное, на что я сейчас была способна.
Боже, похоже, она и впрямь знает, о чем говорит! Пугающее открытие. Выходит, она действительно знает меня и все, что я чувствую. Вы представляете, как это было гадко и унизительно? Внутри я была настолько грязной, жалкой, раздавленной болью и страхом, что сама мысль о том, что кто-то видит мою изнанку, была для меня самой мучительной пыткой. Я чувствовала себя крысой в клетке, причем мою клетку уже начали медленно опускать в кипящее масло. Все глубже и глубже, нестерпимый жар уже начал жечь кожу..