Вечное мгновенье
Шрифт:
Консьерж был опытным, знающим свое дело европейским слугой лет сорока или около того; он бойко изъяснялся на всех языках, а на некоторых — даже хорошо. Он все еще сохранял подвижность, а в былые времена отличался физической силой. Но то ли образ жизни, то ли возраст безжалостно обошлись с его фигурой: в ближайшем будущем ему грозило стать толстяком. Определить выражение его лица было куда труднее. Он был сосредоточен на исполнении своих служебных обязанностей, а в такой момент душа не отражается на лице. Он открывал окна, наполнял спичками коробки, смахивал тряпкой пыль со столиков, не отрывая при этом взгляда от входной двери на случай,
Жест, с которым он подал ей платок, всколыхнул в ней какие-то смутные воспоминания. Прежде чем она успела поблагодарить его, он уже оказался у дверей, стал к ней вполоборота, так что ей отчетливо был виден его округлый живот. Он разговаривал с молодым человеком крепкого сложения, но весьма мрачного вида, который слонялся под сводами портика.
— Я же назвал вам процент, — услышала она. — Если бы вы сразу согласились, я бы вас рекомендовал. Теперь поздно: гидов у меня полно.
Оказывается наша щедрость распространяется на большее, чем мы предполагаем, число людей. Мы платим кебмену, а кое-что перепадает человеку, подозвавшему кеб. Мы даем чаевые тому, кто освещает при помощи магниевой вспышки сталактитовую пещеру, а часть денег идет лодочнику, привезшему нас туда. Мы платим в ресторане официанту, а из его жалованья тоже кое-что утекает. Огромный механизм, наличие которого мы редко осознаем, контролирует распределение наших затрат. Когда консьерж вернулся, мисс Рэби спросила:
— И какой же процент он вам платит?
Она задала вопрос с явным намерением смутить его, и вовсе не со зла, а потому, что ей хотелось увидеть, какие качества, хотя бы одно, скрываются за его вежливостью и ловкостью. Не интерес исследователя, а скорей эмоциональный порыв заставил ее это сделать.
Будь ее собеседником человек образованный, она бы добилась успеха: отвечая на ее вопрос, он так или иначе проявил бы себя. Но консьерж не стал затруднять себя видимостью логики.
— Да, мадам! Погода великолепная — и для туристов хорошо, и для сена, — ответил он и поспешил к епископу, выбиравшему почтовую открытку.
Мисс Рэби не сделала вывода относительно низменных свойств низших классов, она просто поняла, что потерпела поражение. Она наблюдала за человеком, предлагавшим почтовые открытки, — любезным, но ненавязчивым, проворным, но почтительным. Она заметила, что он заставил епископа купить больше открыток, чем тот намеревался. Да, это был он, тот человек, который когда-то в горах говорил ей о любви. Но теперь его можно было узнать только по случайным жестам, присущим ему от рождения. Общение с высшими классами породило в нем новые качества — вежливость, находчивость, сдержанность. Причина была все та же: высшие классы несли за это ответственность. Нам неизбежно приходится отвечать друг за друга, что, впрочем, не так уж плохо.
Было бы глупо обвинять Фео в суетности, в вульгарности — он не был
Огромная нежность захлестнула ее — сожаление неискусного творца, который создал мир и теперь видит, что мир этот дурен. Ей хотелось просить прощения у своих созданий, хотя они и были слишком несовершенны, чтобы одарить ее этой милостью. Страстное желание покаяться, которое она подавила сегодня утром у постели синьоры Канту, вспыхнуло в ней с новой силой — это была почти физическая потребность. Когда-епископ ушел, она возобновила разговор, правда, в другом ключе, сказав:
— Да, погода прекрасная. Я только что совершила приятную прогулку — пришла пешком из «Бишоне». Я остановилась там.
Он понял, что ей хочется поболтать, и любезно ответил:
— «Бишоне», должно быть, пришелся вам по вкусу — многие о нем хорошо отзываются. Фреска там великолепная.
Он был весьма неглуп и понимал, что надо проявить немного снисходительности.
— Сколько гостиниц здесь понастроили! — она понизила голос, боясь разбудить князя, чье присутствие как-то странно тяготило ее.
— Очень много, мадам! Когда я был молод… Простите…
На пороге с целой пригоршней монет в руке появилась девочка-американка, очевидно приехавшая сюда впервые. Она растерянно спросила, что стоят здесь ее центы. Он объяснил и обменял ей деньги. Мисс Рэби не была уверена, что он не обсчитал ее.
— Когда я был молод… — его снова прервали: надо было проводить двух отъезжающих клиентов. Один из них дал ему на чай. Он сказал: «Благодарю вас». Другой ничего не дал. Он повторил: «Благодарю вас», но уже другим тоном. Он все еще не узнавал мисс Рэби.
— Когда я был молод, Ворта была маленьким, захудалым местечком.
— Но прелестным местечком?
— Более чем, мадам!
— Кха! — сказал русский князь, внезапно проснувшись и испугав их. Он нахлобучил на голову фетровую шляпу и с места в карьер помчался гулять. Мисс Рэби и Фео остались одни.
Тогда она, отбросив колебания, решила напомнить ему, что они уже встречались. Весь день она пыталась найти здесь хоть какой-нибудь проблеск жизни. Может быть, ей удастся получить искру, раздуть тот костер, который тлел там, на далеких дорогах прошлого, высоко в горах ее юности. Что будет с Фео, если он тоже увидит этот далекий огонь, она не знала. Но надеялась, что он возродится к жизни, во всяком случае он избежит той мрачной участи, на которую она обрекла и Борту, и ее жителей. Что будет с нею, пока оба они будут предаваться воспоминаниям, — она не думала.
У нее вряд ли хватило бы решимости, если бы то, что она выстрадала за день, не закалило ее. Когда сердце разрывается от боли, смешно заботиться о приличиях. Ей было трудно преодолеть себя лишь потому, что Фео — мужчина. То, что он консьерж, совершенно ее не трогало. Ей никогда не была присуща та внутренняя сдержанность в обращении с низшими классами, которая столь распространена в наши дни.
— Я уже бывала здесь прежде, — смело начала она. — Я останавливалась в «Бишоне» двадцать лет назад.