Вечномечтовые
Шрифт:
Бывает.
Когда такой снегопад…
Вавилон
Бензин кончился некстати, он всегда некстати кончается. Вроде бы заправлял бак только что, а Ленд Ровер уже выдохся, устал, захрипел, зафыркал. Вот так, еще спасибо, что не посреди пустыни, а на улице какой-то деревушки, больше похожей на мираж. Каменные кубики домов, белые простыни на окнах, темные люди в белых одеждах. Сухой старик на крыльце жевал персик. Я вышел из машины,
– Здравствуйте, – я подошел к группе молодых парней, сбившихся у крыльца, как лошади, – у меня машина…
И замолчал, глядя в черное дуло автомата. Оно появилось как из ниоткуда, как жало пчелы. Совсем рядом. И люди, в которых горит огонь.
– Привет и ты, коли не шутишь, – они улыбались, кажется, им было весело, – с чем пришел?
– У меня машина…
– Да, видим, у тебя машина. Хороший внедорожник, мне бы такой, – худой смуглый парень подошел, похлопал капот.
– Оставь, Джамиль, – прохрипел старик на крыльце.
– Да не бойся, не отберу, – Джамиль засмеялся, – Так чего тебе тут, парень?
– Да… ничего, – тут бы самое время прыгнуть в машину и уехать, только уехать не на чем, не ездят машины без топлива, вот в чем пакость. Иначе бы нефтяные королевства не горели под бомбами, как факелы. Мне так кажется.
– У меня… бензин кончился, – взмолился я, – заплачу, сколько скажете.
Нет, деньги доставать рано, их отберут сию же секунду. Спасибо, если оставят жизнь.
– Тю-ю, ехать тебе не на чем, – смуглый, широкий парень потянул меня за собой на крыльцо, – давай, посидим что ли, поговорим. Бензин-то сейчас в копеечку, сам знаешь, да и не течет он ручьями. И на деревьях не растет, вишь, беда какая?
– И сколько мне заплатить вам? – не выдержал я.
– Заплатить? – он повернул ко мне круглое, доброе лицо, поигрывая наганом, – тю-ю, что у тебя, баксы? И что с ними делать прикажешь? Стенку обклеить?
Я не ответил. Я не понимал, что они от меня хотят, первый раз видел землю, где люди не брали деньги. Большие, красивые, будто только что напечатанные.
– Ну что расстроился? – Джамиль похлопал меня по спине, – ты смотри, Аваз, как приуныл? Ну не плачь, не плачь, парень, что-нибудь придумаем. Стрелять-то умеешь?
– Людей убивать не буду, – мой язык был быстрее меня, я спохватился поздно. Мог бы сказать, что никогда не стрелял и винтовки в глазах не видел, а теперь…
– Нет, ты слышал, Джамиль, он убивать не будет! – засмеялся Аваз, – ну смотри, парень. А если дать тебе парализующий пистолет, что скажешь? Ампулки там, чик-чик – и человек падает и спит себе. Не запятнаешь душеньку свою безгрешную. Идет?
– Банк, что ли, грабить собираетесь? – догадался я.
– Да нет, тут не банк. Тут другое. Тут заложников освободить надо. Рабский труд, понимаешь?
– А точнее?
– А точнее увидишь на месте. Ну… пойдем что ли?
– Нет, – стало жутко, будто я вышел к краю пропасти, и она лежала передо мной, внезапная, глубокая, а сзади уже вовсю напирали скалы, и обратной дороги не было, – может…
– Слушай, Аваз, я понятно говорю? – Джамиль обиделся, – я, может, как-то неясно выражаюсь, акцент там… Сказано же, не нужна нам его машина. Не-нуж-на. Нам солдаты нужны, стрелять кто-то должен, а бензин за так не отдаем… И на чем поедешь-то? На палочке верхом? А, вот, парень, хочешь, верблюда тебе дадим? Хор-рр-оший верблюд, черный такой, с белой звездочкой… позавчера сдох.
Люди захохотали, им было весело, мне весело не было. Я уже понимал, что в этом городке ничего не добьюсь, и что придется бросить машину и идти пешком. Вот так, ножками-ножками километр за километром, и один бог знает, чем все это кончится. Я еще раз оглядел сидящих и побрел навстречу пустыне. Пустыня кажется приветливой, она всех берет, будто обнимает со всех сторон, ласковая. Ведет и ведет через себя, покорно ложится тебе под ноги. А потом обнимает самумом и самого тебя положит себе на грудь, зацелует песками, ласковая, оставит себе навсегда.
Ласковая…
– Ты чего, а? – кто-то во весь дух бежал за мной следом. Я испугался, но Джамиль был без нагана, просто догонял меня своими длиннющими ногами, сухой, тощий, как саксаул, – ты куда собрался… милый мой дедочек? Через пустыню что ли? Ну-ну, там знаешь сколько косточек валяется? К ним хочешь? А может не надо, а? Мы же на богоугодное дело идем…
– Во имя Аллаха? – усмехнулся я.
– Нет, – Джамиль отвернулся, как будто обиделся, – во имя людей.
– Людей? – что-то потянуло меня туда, назад, – ладно… согласен.
– Вот так-то лучше, – Джамиль взял меня за плечо, повел в улицы, где лежал мелкий, нежный песок, – пойдем, парень, не бойся, машина твоя тут постоит, ничего ей не сделается. Сказано же тебе, не заберем. Своего… хватает.
Оказывается, за кубиками домов покоились Ленд Роверы – не чета моим, какие-то дряхлые старики, которым нехватало только костылей и палки. Меня посадили не в самую плохую машину, и все же я чувствовал себя, как на иголках. Может, мне передавалась тревога моих спутников, Аваза и Джамиля, и маленького водителя. Люди молчали, сидели ровно, неподвижно, смотрели перед собой. Я видел такие взгляды только дважды – на картинах.
Куликовская битва, где два войска смотрят друг на друга, ждут сечи. И Страшный Суд – не помню, где видел. Люди на полотне ждали вселенской мясорубки, когда человек уже не в силах изменить что-то, тебя вовлекает в какой-то бешеный круговорот, и думаешь, как бы не потерять себя.
Машины срывались с места, качались, как корабли на волнах, рулили куда-то на юг. Старичок доел третий персик, встал с крыльца, помахал нам рукой. Тепло улыбнулся – я даже засомневался, точно ли попал к боевикам. Нет, шахид он и в Африке шахид, а в Азии и подавно. Пустыня проносится мимо нас, эта пустыня помнит еще Моисея. Вот эти песчинки видели, как говорила валаамова ослица, как строили Вавилонскую башню, по этим барханам скитался Каин, проклятый богом и людьми. Бог мой, о чем это я…