Вечность на двоих
Шрифт:
— И вы ее сопровождаете, — уточнил Илер.
Адамберг кивнул. Хоть ему и говорили, что нормандцы никогда не задают прямых вопросов, он всегда считал это легендой и теперь купался в их гордом безмолвии. Кто задает слишком много вопросов, выдает сам себя, а это недостойно настоящего мужчины. Растерявшись, мужи обратили взоры на старейшину. Анжельбер с хрустом почесал ногтями небритый подбородок.
— Это ваша жена, — постановил он.
— Бывшая, — сказал Адамберг.
— И вы все-таки ее сопровождаете.
— Из
— Ну конечно, — подтвердил разметчик.
— Женщины… — тихо сказал Анжельбер, — сегодня они есть, завтра их нет.
— Они нам не нужны, когда они есть, и нужны, когда их уже нет, — заметил Робер.
— Они нас бросают, — согласился Адамберг.
— И с чего бы это, — осмелился Освальд.
— Потому что мы ведем себя недостаточно вежливо, — пояснил Адамберг. — Я, по крайней мере.
Этот парень не увиливал от вопросов, и у него были неприятности с женщинами — собрание мужей присудило два очка в пользу Адамберга. Анжельбер указал ему на стул.
— Сядь сюда, за те же деньги, — предложил он.
Он перешел на «ты» в знак временного допуска горца на ассамблею равнинных нормандцев. Адамбергу придвинули бокал белого вина. Их полку на сегодня прибыло, завтра будет о чем поговорить.
— А кого убили-то? В Бретийи? — спросил Адамберг, сделав достаточное количество глотков.
— Убили? Забили, ты хочешь сказать? Зарезали, как паршивого пса?
Освальд вытащил из кармана еще одну газету и протянул ее Адамбергу, тыча пальцем в снимок.
— Вообще-то, — Робер гнул свое, — лучше быть невежливым до и вежливым после. С женщинами. Меньше было бы неприятностей.
— Кто знает, — сказал старик.
— Пойди пойми, — добавил разметчик.
Адамберг, нахмурившись, пытался вникнуть в текст статьи. В луже крови плавал красный зверь. Подпись под снимком гласила: «Чудовищное варварство в Бретийи». Он сложил газету, чтобы прочесть название: «Егерь Запада».
— Ты охотник? — спросил Освальд.
— Нет.
— Тогда тебе не понять. Такого оленя, к тому же с восемью отростками на рогах, подобным образом не убивают. Это варварство.
— С семью, — поправил Илер.
— Извини, — сказал Освальд, посуровев, — у этого оленя было восемь отростков.
— Семь.
Стычка, опасность взрыва. Адамберг поспешил вмешаться:
— На фотографии не видно, семь или восемь.
Все с облегчением глотнули вина. Само собой, добрая ссора занимала определенное место в партитуре мужской ассамблеи, но сегодня, в присутствии чужака, у них были другие приоритеты.
— Такое, — сказал Робер, ткнув толстым пальцем в снимок, — не мог совершить охотник. Этот тип и не дотронулся до зверя, ничего не взял, даже трофеи.
— Трофеи?
— Рога и нижнюю часть правой передней ноги. Он распотрошил зверя просто ради удовольствия.
— Потому что это не убийство, — отозвался второй оппонент.
— Сказать тебе? Будь то человек или зверь, когда он устраивает такую мясорубку, это значит — у него не все дома. Кто тебе поручится, что он потом женщину не зарежет? Убийцам тоже надо на ком-то тренироваться, между прочим.
— Это верно, — сказал Адамберг, вспомнив о дюжине крыс в порту Гавра.
— В полиции одни козлы, им это даже в голову не приходит. Болваны.
— Подумаешь, олень, — возразил возражатель.
— Ты тоже болван, Альфонс. На месте полицейских я начал бы искать этого типа, и чем быстрее, тем лучше.
— Я бы тоже, — прошептал Адамберг.
— Вот видишь, даже Беарнец со мной согласен. Потому что такое зверство, слышишь меня, Альфонс, означает, что где-то здесь бродит сумасшедший. И поверь мне, ты еще о нем услышишь, потому что я никогда не ошибаюсь.
— Беарнец согласен, — добавил Адамберг, пока старик снова наполнял его бокал.
— Вот видишь. И это при том, что он не охотник.
— Нет, — сказал Адамберг, — он полицейский.
Рука Анжельбера замерла в воздухе, бутылка остановилась на полпути к бокалу. Адамберг встретился с ним взглядом. Вызов был брошен. Легким движением руки комиссар дал понять, что он тем не менее не прочь выпить. Анжельбер не шелохнулся.
— Мы тут полицейских не особенно любим, — произнес он, даже не пошевелив рукой.
— Их нигде не любят, — уточнил Адамберг.
— Здесь еще меньше, чем везде.
— Я же не говорил, что люблю их, я сказал, что я — полицейский.
— Ты их не любишь?
— А зачем?
Старик зажмурился, собираясь с силами для неожиданной дуэли:
— А зачем ты им стал?
— От невежливости.
Этот быстрый ответ стрелой пролетел над головами собравшихся, Адамберга в том числе, который сам не смог бы объяснить, что он имел в виду. Но никто не осмелился выдать свое недоумение.
— Во-во, — подвел итог разметчик.
И рука Анжельбера, замершая, словно в стоп-кадре, продолжила свое движение, бутылка наклонилась, и бокал Адамберга наконец наполнился.
— Или вот из-за такого, — продолжил Адамберг, показывая на растерзанного оленя. — Когда это произошло?
— Месяц назад. Оставь газету себе, если хочешь. Полицейским из Эвре плевать.
— Козлы, — сказал Робер.
— Что это? — спросил Адамберг, указывая на пятно рядом с телом.
— Сердце, — с отвращением сказал Илер. — Он влепил ему две пули в бок, потом вырезал сердце и расквасил его.
— А что, есть такая традиция? У оленя вырезают сердце?
Все снова помолчали в нерешительности.