Вечность
Шрифт:
— Да нет, не ошибся. Но я понимаю. Это Джереми. Мы вместе играли в группе.
— С этим человеком, которого я не знаю, — уточнила я.
— Да, — подтвердил Джереми. — Я хочу, чтобы вы кое-что передали Коулу Сен-Клеру, если можно. Передайте, что я сделал ему самый лучший подарок на свете и мне пришлось для этого изрядно попотеть, поэтому не хотелось бы, чтобы он просто разорвал обертку и выкинул подарок в ведро.
— Я слушаю.
— Через восемнадцать минут подарок выйдет в эфир в шоу Вилкаса. Родители Коула тоже будут слушать, я об этом позаботился. Вы меня поняли?
— Шоу Вилкаса? На
— Я знаю, о чем речь, — сказал Кениг, не отрываясь от дороги. — О Рике Вилкасе.
— О нем самом, — подтвердил в трубке Джереми; он, видимо, все услышал. — У кого-то отличный вкус. Вы уверены, что Коула нет поблизости?
— Нет, честное слово! — Я даже кивнула для убедительности, хотя он не мог меня видеть.
— Скажите мне одну вещь. Когда я в последний раз видел нашего бесстрашного героя Коула Сен-Клера, он был не в лучшем месте. Я бы даже сказал, в худшем из возможных мест. Я только хочу знать — он счастлив?
Я подумала о том, что мне известно о Коуле. Оказывается, у него есть друг, которого так волнует его судьба. Не мог Коул быть совсем уж конченым человеком, если кто-то из его прошлой жизни до сих пор так болел за него душой. Впрочем, может быть, он был таким замечательным до того, как покатился по наклонной плоскости, что этот друг не отвернулся от него даже тогда. Это одновременно изменило и не изменило моего мнения о Коуле.
— Он двигается в этом направлении.
Возникла непродолжительная пауза, потом Джереми спросил:
— А Виктор?
Я ничего не ответила. Джереми тоже молчал. Кениг включил радио и принялся искать нужную радиостанцию.
— Они оба умерли давным-давно, — сказал Джереми. — На моих глазах. Вам приходилось когда-нибудь видеть, как ваш друг превращается в живого мертвеца? Ох. Ничего не поделаешь, не всем дано воскресать из мертвых. «Двигается в этом направлении». — До меня не сразу дошло, что он повторил мои собственные слова. — Этого мне достаточно. Передайте ему, чтобы включил шоу Вилкаса, пожалуйста. Он изменил мою жизнь. Я этого не забуду.
— Я не говорила, что в курсе, где он, — напомнила я.
— Я знаю, — отозвался Джереми. — Этого я тоже не забуду.
Он отключился. Я переглянулась с Сэмом. В лучах почти летнего солнца его глаза казались убийственно, нечеловечески желтыми. На миг я задалась вопросом, поднялась бы у его родителей рука попытаться убить кареглазого или голубоглазого мальчика. Сына, у которого не было бы волчьих глаз.
— Позвони Коулу, — попросил Сэм.
Я набрала номер дома Бека. Один длинный гудок сменялся другим, и когда я уже почти готова была повесить трубку, послышался щелчок, а секунду спустя раздалось:
— Да?
— Коул, — сказала я, — включи радио.
50
КОУЛ
Когда все только начиналось — а под «всем» я подразумеваю свою жизнь, — самоубийство было темой для шуток. «Если бы мне пришлось ехать в одной машине с тобой, я перерезал бы себе вены тупым ножиком». Эти слова имели примерно ту же степень реальности, что и существование единорога. Нет, даже еще меньше. Степень реальности совпадала с реальностью взрыва вокруг мультяшного койота. Десятки тысяч людей каждый день грозятся покончить
Потом стремление покончить с жизнью стало заболеванием, которое поражало других людей, если те жили в такой грязи, что способны были подхватить подобную инфекцию. Это была «не самая аппетитная тема для разговора за столом, Коул». Подобно гриппу, эта болезнь затрагивала лишь слабых. Те, кто подвергся угрозе заражения, не упоминали об этом вслух. Не хотели беспокоить окружающих.
Лишь в старших классах самоубийство стало возможностью. Не непосредственной вроде «я, возможно, загружу этот альбом, там такая забойная гитара, так и тянет танцевать», а в том смысле, в каком некоторые говорят, что, когда вырастут, наверное, станут пожарным, или астронавтом, или бухгалтером, который без выходных пропадает на работе, в то время как его жена крутит шашни с почтальоном. «Когда я вырасту, наверное, я стану самоубийцей».
Жизнь оказалась пирожным, которое аппетитно выглядело в витрине кондитерской, но обернулось опилками с солью, едва очутившись во рту.
Я хорошо смотрелся, когда пел «конец».
Мне пришлось основать «Наркотику», чтобы превратить самоубийство в цель жизни. В награду за оказанные услуги. К тому времени, когда название «Наркотика» научились выговаривать в России, Японии и Айове, все было наполнено смыслом и лишено его, и я устал ломать голову, как такое может быть одновременно. Меня снова мучил внутренний зуд, от которого я раздирал себя в кровь. Я поставил себе целью совершить невозможное, что бы это ни было, но обнаружил лишь, что невозможное — это ужиться с самим собой. Самоубийство превратилось в дату истечения срока годности, день, после которого не нужно будет больше пытаться.
Я думал, что приехал в Миннесоту умирать.
В два пятнадцать Рик Вилкас вернулся в эфир после первого перерыва на рекламу. В музыкальном мире Рик был богом; как-то раз мы выступали у него на шоу живьем, а потом он попросил меня подписать постер для его жены. По его словам, она соглашалась заниматься любовью исключительно под нашу песню «Тонущий корабль (Ко дну)». Я написал под своим портретом «Возмущай спокойствие» и поставил автограф. В эфире Вилкас был эдаким закадычным другом, который за кружечкой пива делится с тобой секретами, предварительно ткнув локтем в бок.
Вот и сейчас из динамиков в комнате Бека лился его задушевный голос.
— Все, кто слушает нашу передачу, знают — черт, да это знают все, кто слушает радио, — что Коул Сен-Клер, солист «Наркотики» и автор потрясающих песен, уже вот почти год — десять месяцев? в общем, что-то в этом роде — считается пропавшим без вести. Ай, знаю, знаю — режиссер закатывает глаза. Что бы ты там ни говорил, Бадди, может, он был раздолбаем номер один, но песни писать он умел.
Ну вот я и услышал свое имя по радио. Я не сомневался, за последний год оно было произнесено в эфире не раз, но поймал этот момент я впервые. Я ждал, что почувствую укол сожаления, вину или боль, но не чувствовал ровным счетом ничего. «Наркотика» стала бывшей подружкой, чье фото больше не вызывает в душе никакого отклика.