Вечнозелёные деревья
Шрифт:
Хотя мое первое знакомство с бульдогом произошло много лет назад, но я отлично помню это. Я в то время жил летом в деревне, в одном семействе, вместе с товарищем, которого звали Джордж.
Как-то раз мы вернулись домой с дальней прогулки так поздно, что наши хозяева уже спали. Мы потихоньку пробрались в нашу комнату, где был зажжен для нас свет, и принялись разуваться. Вдруг мы заметили, что возле печки лежит бульдог. Мне еще не приходилось видеть в непосредственной близости собаки с такой угрюмой мордой и с таким свирепым взглядом; казалось, она совершенно недоступна каким бы то ни было нежным и благородным чувствам. Джордж находил, что этот зверь скорее
По-видимому, бульдог поджидал нас. Он поднялся, приветствовал нас зловещей улыбкой и стал между нами и дверью.
Примирительно, заискивающе улыбнулись ему в ответ и мы, называя его «хорошей собакой», выражая ему наше сочувствие словами: «Бедненький дружок, мы не вовремя разбудили тебя», и, наконец, спросили его тоном, предрешающим утвердительный ответ со стороны бульдога: «Ты ведь хороший, славный песик, да?» Разумеется, мы вовсе не думали того, что говорили. Наше истинное мнение об этом четвероногом посетителе было диаметрально противоположно тому, которое мы выражали вслух. Мы не желали оскорблять его. Он был у нас в качестве, так сказать, гостя, и мы как благовоспитанные молодые люди чувствовали необходимость скрыть от него испытываемое нами от его присутствия неудовольствие и не ставить его в ложное, неловкое положение.
Кажется, мы успели в этой игре. Бульдог, видимо, не испытывал никакого стеснения, чего мы сами о себе не могли сказать. Относясь довольно равнодушно к нашим любезностям, он вдруг почувствовал какое-то особенное влечение к ногам Джорджа.
Кстати сказать, Джордж всегда очень гордился своими ногами, находя их красивыми и стройными; конечно, я из деликатности не противоречил ему, но про себя находил его ноги неуклюжими «бревнами». Но бульдог, очевидно, вполне разделял мнение самого Джорджа насчет очаровательности его «ходилок»: пес приблизился к этим принадлежностям моего товарища и долго обнюхивал их со всех сторон с видом истинного знатока. Окончив эту экспертизу, бульдог радостно фыркнул, вильнул хвостом и осклабился.
Джордж, отличавшийся в то время большой скромностью и стыдливостью, вспыхнул до корней волос и поспешно втянул ноги на стул, на котором сидел, но, заметив, что пес выражает явное намерение последовать за ними на стул, пересел на стол, подогнув под себя ноги, как делают портные.
Расхаживая возле стола, бульдог свирепо глядел на Джорджа, как-то странно шевелил хвостом, кивал головой и слегка рычал. Все эти проявления душевных движений почтенного пса казались нам настолько зловещими, что я, по чувству солидарности с товарищем, присоседился к нему и уселся на столе в такой же позе, как он.
Стол был небольшой и не совсем устойчивый на своих круглых с колесиками ножках, так что сидеть на нем вдвоем, да еще с подогнутыми ногами, представлялось для нас, не привыкших пользоваться такого рода седалищами, довольно чувствительным неудобством.
Разумеется, мы легко могли бы освободиться из нашего неловкого положения, разбудив спавших рядом хозяев. Но мы на это не решались, во-первых, из свойственной нам деликатности, а во-вторых, в ясном сознании, что представляемая нами картина не из таких, какими приятно похвалиться перед лицами, которым желательно внушить благоприятное мнение о себе.
В таком положении мы молча и неподвижно просидели около получаса. Между тем гость взобрался на тот стул, на котором перед тем сидел Джордж, и не сводил с нас укоризненного и вместе с тем, как нам казалось, насмешливого взгляда.
«Экая злорадная скотина!» — подумал я, весь похолодев от ужаса, и уселся насколько было возможно крепче.
По истечении получаса мы с товарищем принялись вполголоса обсуждать свое положение. Я предлагал «рискнуть» спуститься со стола и попытаться выгнать нашего непрошеного посетителя. Но Джордж, со свойственным ему красноречием и склонностью к софизмам, возразил, что не следует смешивать безумную попытку с храбростью.
— Ты знаешь, — продолжал он, — что храбрость — достояние мудрецов, между тем как безумная попытка — признак глупости. Сделать так, как ты предлагаешь, — значит приближаться к глупости. Я на это не согласен.
Я также не желал «приближаться к глупости», поэтому мы поступили как «мудрецы», оставшись сидеть на столе.
Прошел с убийственной медленностью еще час. Больше мы уж не могли вынести нашего «портновского» положения. После нового совещания мы единодушно решили сделать одну попытку, которая так или иначе должна была спасти нас.
Потихоньку, со всевозможными предосторожностями, мы вытащили из-под себя скатерть; Джордж ловко набросил ее на голову пса, который испуганно завизжал и, поджав хвост, бросился к двери, таща за собою скатерть, впрочем, тут же, посреди комнаты, и свалившуюся с него. С не свойственным для него проворством Джордж на своих «неуклюжих бревнах» подоспел к двери раньше бульдога, отворил ее и, прижавшись за нею к стене, стал выжидать, когда выбежит наш «трусливый враг». Лишь только последний исчез в сенях по направлению к кухне, мой товарищ поспешно вернулся в комнату, тщательно запер за собою дверь и помог мне спуститься с неудобного седалища; у меня так затекли ноги, что я едва владел ими.
Утром, за завтраком, мы вежливо попросили наших хозяев не пускать в другой раз к нам в комнату своего свирепого пса, который чуть не отгрыз у нас ноги.
— Господь с вами, молодые люди! — вскричала хозяйка, всплеснув руками, — Неужели вы испугались нашего старого Бобика? Да ведь ему около двадцати лет, он полуслепой, и у него не осталось ни одного зуба. Мы кормим его супом, кашей и вообще чем помягче. А вы побоялись, что он у вас отгрызет ноги!.. Как же это вы не разглядели, что он уж полукалека? Мы бережем его, чтобы его самого кто не обидел. Вас же мы знаем как добрых молодых людей, поэтому и позволили ему полежать в комнате до вашего прихода… Он, наверное, просил приласкать его, разделяя наше хорошее мнение о вас. Он привык, чтобы наши знакомые ласкали его, бедного старичка.
Ах, как мы с Джорджем осрамились! Собака ласкалась к нам, ожидая взаимности, а мы приняли ее за чудовище и целых полтора часа разыгрывали из себя таких дураков, что нам потом долго было совестно даже вспоминать об этом.
Хорошо еще, что пес не был злопамятен, и когда мы, встретившись с ним в тот же день, позвали его к себе, чтобы вознаградить за ночное недоразумение, он доверчиво пришел и лизнул наши сапоги.
С тех пор он сделался нашим любимцем; мы всячески ласкали и холили его. Расставаясь с ним по окончании вакаций, мы ревели, как настоящие ребята, и нам казалось, что из подслеповатых глаз старого Бобика также текут слезы. Впрочем, впоследствии мне не раз приходилось убеждаться, что собаки, да и некоторые другие животные, привязанные к людям (только не кошки; те иначе выражают свое огорчение), плачут совершенно так же, как мы.