Шрифт:
Любочкин проснулся среди ночи, открыл глаза и испугался – господи, вот ведь со сна! Забыл, что вчера загремел «под панфары». Уличный фонарь светил желтым светом прямо в глаза, и он сел на кровати, свесив худые, мосластые ноги.
В палате стоял мощный храп. Рулады раздавались со всех сторон и разнились мощью, «мелодиями» и интервалами.
Пахло лекарством и мокрой мешковиной. Любочкин поморщил нос, нашарил под кроватью тапки, встал, подтянул «семейники» и пошел к двери.
Дверь была приоткрыта, и он выглянул в коридор. В коридоре было темно и тихо,
Он постоял, раздумывая, и вдруг почувствовал такой голод, что у него закружилась голова.
Вспомнил – вчера не обедал и даже не ужинал. Утром, дома, съел два яйца и выпил пустого чаю. Сахара в доме не было, а просить у соседа совсем не хотелось.
Он громко сглотнул тягучую слюну и двинулся по коридору. Шел на запах – невнятный, почти неслышный, но все же уловимый голодным человеком.
На двери было написано: «Буфет».
Он толкнул ручку, и дверь открылась. На столе, положив голову на полотенце, спала женщина. По плечам видно – крупная. Она подняла голову, протерла глаза и, увидев Любочкина – в черных трусах по колено, в голубой застиранной майке, в больничных тапках на три размера больше положенного, – рассматривала его пару минут, потом, широко зевнув, хмуро спросила:
– Не спится? Шляются тут… по ночам!
Любочкин потер ногу об ногу, пригладил от смущения свой редкий чубчик и радостно кивнул.
– Не спится, ага! – А потом как можно жалобнее заканючил: – Есть охота! Сутки не ел. Вы уж, уважаемая, простите, но… Нет ли у вас чего?
Женщина что-то пробормотала, опершись руками о стол, тяжело поднялась и подошла к холодильнику.
Вытащила блюдце с кубиками сливочного масла и с полки достала батон.
– Садись, – приказала она, – есть вот еще печенье.
Любочкин уселся на табуретку, нарезал батон, положил на него масло и попросил:
– А чайку? Не найдется?
Буфетчица снова вздохнула и пошла к титану.
– Найдется. Горе ты луковое!
Чай был совсем не горячий, но сладкий. Любочкин жевал хлеб с маслом и запивал его сладким чаем. Три куска с маслом, три печеньки, и – жизнь хороша!
Он расслабился, прислонился к стене и, погладив себя по тощему брюху, счастливо сказал:
– Хорошо! – И тут же добавил: – Спасибочки вам огромное! Сразу видно – хороший вы человек. И женщина добрая.
– Иди уж, – махнула рукой «хороший человек и женщина добрая» и, глянув на часы, добавила: – Иди уж, поспи. Третий час! А в шесть они все… Забегают, загомонят. Не поспишь, – вздохнула она. – Больница!
Он кивнул, прикрыл дверь и поспешил в палату. В палате по-прежнему стоял мощный храп.
«Наелись, – раздраженно подумал Любочкин, – котлет с макаронами – вот и храпят, черти пузатые!»
Покрякивая, он залез под жиденькое одеяло и закрыл глаза. Пару раз зевнул, повернулся на бок, накрылся с головой от назойливого фонаря и уснул.
Николай Любочкин проживал свою жизнь… беззаботно. Смолоду казалось, что весело. А потом вдруг дошло – совсем ведь не весело, а даже очень, можно сказать,
В столицу Любочкин заявился давно, лет тридцать назад. Приехал из деревни и стал лимитой. Пахал на заводе, тяжко пахал. Жил в общежитии. Потом надоело, и устроился в жэк. Сантехником. Дали комнату на первом этаже, служебную. Пока пашешь – живи. А уволишься – вон.
На чай давали, кто рубль, а кто трешку – что говорить. Да и халтурки разные – у кого что. Деньги-то были, а вот отложить не умел – что заработал, то и спустил. Пил умеренно, алкашом не был. В кабаки не ходил – стеснялся. И куда они улетали, деньги эти? Да, наверное, не деньги то были – так, деньжонки.
Соседка была хорошая – дворничиха Валида. Хорошая баба, все подкормить его пыталась – пекла хорошо. Татары, они с тестом умеют. То беляшей напечет, то эчпочмаки, то хворост сладкий, то чебуреки.
Веселая – глазами черными сверкает, смеется. Он шутил:
– Пойдешь за меня, Валидка?
А та отвечала:
– Нельзя нам. За своего пойду. Мамка из деревни пришлет – подобрала уже. Пишет – кудрявый! – смеялась Валида.
– Ну и ладно, – миролюбиво соглашался Любочкин. – Жди своего кудрявого!
Корешками, конечно же, обзавелся – тоже из родного жэка. Электрик Краснов и лифтер Кононенко. Все холостые. Как говорил Кононенко – пока! И мечтал, что найдет себе «спутницу» и заживет.
– Человек семейный, – говорил Кононенко, – это уже человек! А так мы – никто. В смысле – без бабы.
– А где ее взять, жену-то? – спрашивал Любочкин. – Ну, такую, как ты говоришь, чтоб надежная!
Кононенко сдвигал светлые брови и отвечал:
– Где? Да где ума хватит – там и ищи!
Скоро женился. Нашел себе под стать – тоже серьезная, крупная, белобрысая. Словно сестра Кононенкина. Повариха в столовой. Ходили они под руку, важные, как два гусака. Жили, по всему, хорошо – Кононенко поддавать перестал и в козла во дворе не стучал. А все ходил встречать свою Зину после работы – понятно, сумки тяжелые, как допереть?
Краснов все вздыхал и Кононенко завидовал – такую бабенку хохол отхватил! Не похудеет!
Краснов все мечтал взять жену из «жильцов». Из контингента, как говорится. Чтоб сразу с квартирой. Не получалось. Не хотел «контингент» красавца Ваську Краснова, ну хоть ты тресни! Обхаживал одну одинокую, а она потом хлоп – и замуж. Да еще и за дипломата – так говорили.
– Бери по себе, – учил его Кононенко, – а на чужих не заглядывайся. Не твоего поля ягода!
Ан нет, не послушался Вася и все же жену «подобрал». С квартирой. Только жена эта была… На десять лет старше. И с лица такая… Унылая. А все молодилась, за мужем гналась – губищи накрасит, волосья начешет и юбку по пуп. Смешно! Васька идет рядом и глаза от людей отводит – стыдно. А потом загулял. А баба его пить начала – с горя, конечно.