Вечный бой

Семенов-Спасский Леонид Григорьевич

Йерсен видел, как в воду полетел штормтрап, обрубленный матросами. К трапу прикасались люди, приплывшие с берега в сампане...

Гребцы развернули серое полотнище паруса, и сампан, подгоняемый легким ветром, поплыл к берегу. Йерсен и Сакхей спустились в крохотную каютку.

— Вы давно здесь? — поинтересовался Йерсен, доставая из кармана жестянку с табаком и трубку.

— С первых дней эпидемии.

— Есть ли какие-нибудь особенности в гонконгской эпидемии?

— Увы, ничего нового. Чума как чума. И ни ее возбудитель, ни медикаментозные средства борьбы с ней нам неизвестны.

Практически в нашем лечебном арсенале одна лишь камфора, ненадолго поддерживающая сердечную деятельность больных, и кислород.

О смоленные борта сампана терлось море. С палубы доносились приглушенные голоса людей.

— Наблюдаются ли случаи самоизлечения, коллега?

— Единичные, как всегда. Но врачами, месье Йерсен, подмечен любопытный факт. — Сакхей оживился. — Люди, переболевшие чумой однажды, вторично не заражаются. В Гонконге ведутся работы по изготовлению противочумной вакцины. Йерсен кивнул, раскуривая трубку:

— Факт интересен и дает полное основание думать о приобретенной невосприимчивости к чуме — иммунитете, хотя я не представляю, как можно изготовить вакцину, не зная возбудителя чумы. Попытки такие, насколько мне известно, уже предпринимались в России. Лет сто тому назад.

— Да, месье. Русским врачом Данило Самойловичем.

Йерсен отогнал ладонью дымок от лица.

— Да, что-то припоминаю, — кивнул он и спросил: — Какая форма чумы на острове?

— В основном бубонная, поражающая лимфатические узлы в пахах и в подмышечных впадинах. Но есть случаи и легочной чумы, текущей молниеносно.

— Есть ли случаи выздоровления среди больных легочной чумой?

— Ни одного! Легочная чума дает стопроцентную смертность.

Йерсен вынул изо рта трубку, зажал ее в кулаке.

— И конечно же, ничего не известно ни о возбудителе, ни о путях его передачи человеку?

— Увы, месье Йерсен.

Сакхей достал из кармана записную книжку в сафьяновом переплете, раскрыл ее.

— Здесь я могу ответить вам словами того же Данило Самойловича, ибо наши познания о чуме за сто прошедших лет не продвинулись вперед.

Он приблизил записную книжку к глазам, прочитал:

— «Чума — болезнь прилипчивая. Заражение происходит вследствие прикосновения к мертвым, больным и предметам, бывшим в употреблении. Чума вызывается неким особливым и совсем отменным существом».

— Н-да, — уронил Йерсен. — Некое отменное существо, которое ни одному врачу еще не удавалось увидеть.

Он громко зачмокал губами, раскуривая гаснущую трубку.

Сакхей спрятал записную книжку в карман.

— Мне думается, возбудитель чумы так мал, что его невозможно разглядеть в обычный микроскоп.

— Признаюсь, мысль эта не покидает и меня, — не сразу ответил Йерсен, поглядывая в маленький иллюминатор под самым подволоком каюты. — Я захватил с собой совершенно новый цейсовский микроскоп — чудо современной оптической техники, как считают специалисты. Нам с вами, дорогой Сакхей, первыми предстоит испытать его в деле.

Лавируя среди десятков китайских джонок, сампан входил в бухточку, окруженную пальмами. За пеленой моросящего дождя угадывался огромный город, погруженный в тропическую духоту.

Деревянное

здание бактериологической лаборатории, где работал Йерсен со своим помощником, больше смахивало на туземное бунгало, чем на медицинское учреждение. Выстроенное на берегу заболоченного ручья, поросшего бамбуком, оно по ночам окутывалось облаком комаров, и у его обитателей погибнуть от тропической малярии было куда больше шансов, чем от чумы, свирепствующей в Гонконге. Из окон, затянутых москитными сетками, была видна белая лента дороги, краешек пустынного моря и мангровые заросли, скрывающие строения английского колониального госпиталя. Над широкими кронами деревьев развевалось два флага: британский и чуть пониже — желтый, карантинный. Один символизировал власть, другой — смерть.

Власть британской короны была безгранична, но сильна была и смерть, пришедшая в Гонконг и почему-то отдавшая свое зловещее предпочтение людям со смуглым цветом кожи. На сто заболевших туземцев — один белый!

Джонки, на которых теснились китайские семьи, всего лишь за неделю превращались в плавучие гробы. Чума не обходила стороной ни соломенных хижин индусов, ни тростниковых лачуг малайцев, но почему-то застывала на пороге роскошных вилл, выстроенных в нововикторианском стиле. Болезнь и нищета, как всегда, шли рядом.

Оба микробиолога жили в небольшом флигеле, в двух шагах от своей лаборатории, и почти не бывали в Виктории — тогдашнем административном центре Гонконга. Каждое утро в специальном тамбуре, пристроенном к лаборатории и пропахшем сулемой и карболовой кислотой, они облачались в противочумные костюмы, надевали на лица матерчатые маски с узкими прорезями для глаз и входили в помещения, уставленные колбами, штативами с пробирками, клетками с белыми мышами и черными ящиками термостатов. Обитые цинковой жестью двери закрывались изнутри на засов. Обычно рабочий день Йерсена и Сакхея продолжался десять часов. По десять часов ежедневно они находились рядом с неопознанным убийцей.

В специальных банках темного стекла с притертыми пробками, запираемых на ночь в стальной сейф, хранились кусочки внутренних органов людей, погибших от чумы, содержимое лимфатических желез, мокрота, кровь... Материал для исследования в бак-лабораторию доставлялся ежедневно. Его привозил молчаливый солдат-санитар в крытой госпитальной повозке с красными крестами по бокам.

Микробиологи искали убийцу. На их столах горели спиртовки, покачивая язычками пламени, вогнутые зеркальца микроскопов отбрасывали на стены хрупкие солнечные зайчики.

Убийца был неуловим.

А может, и не было его вовсе? Но откуда же тогда брались эпидемии, уносящие миллионы человеческих жизней?

На специальных питательных средах, помещенных в термостаты, Йерсен и Сакхей выращивали разнообразнейшие микробные культуры, выделенные из содержимого темных банок, но все это были хорошо известные ученым бактерии, не имеющие никакого отношения к чуме.

«Искать! — настойчиво твердил себе Йерсен. — Искать!»

Однажды в одной из пробирок, вынутых из термостата, он заметил белые хлопья, липнущие к стенкам. Такой рост микробной культуры был ему незнаком.