Вечный капитан

Чернобровкин Александр Васильевич

— Кому брони не хватит, поскачут во второй линии, — решил я. — Идите по своим сотням, собирайтесь. Поедут все, кто может на коне воевать. Возьмем степные пики и короткие копья. У кого жеребец в тяжелой броне, поскачут одвуконь, остальные на одной. Провизией и овсом для лошадей запастись на неделю. Выходим завтра утром. Вопросы есть?

— А кто вместо меня останется? — спросил Увар Нездинич.

Его-то я и собирался оставить, но глянул на воеводу и понял, что, если сейчас не возьму в поход, поставит он крест на себе, как на воине.

— Придется Матеяшу остаться, — решил я и, чтобы подсластить пилюлю, добавил: — Нужен опытный командир, который умеет в осаде сидеть, — и закончил шутливо: — Вдруг мы с половцами разминемся?!

2

Мы

с ними не разминулись. Они все еще были на месте сбора. Стан разбили примерно в километре от леса. В середине стояли юрты хана и кошевых, всего шесть. остальные воины расположились в шалашах из еловых лап, под навесами из попон, а то и просто под открытым небом. После обеда зарядил дождь, мелкий и нудный, так что многие половцы сидели или лежали у чадящих костров, накрывшись попонами. Было их не меньше тысячи. Я хорошо видел только тех, кто был на ближней ко мне половине от юрт, сотен пять человек, а сколько всего, сосчитать не смог, потому что начинало уже темнеть. Просто умножил уведенное на два. Мне подумалось, что погода типично английская. Она была плоха для моих валлийских лучников. Значит, плоха и для половцев. Уверен, они поснимали тетивы с луков и спрятали за пазуху, чтобы не отсырели. Натянуть ее — не меньше минуты потребуется. То есть, выпустят на десяток-полтора стрел меньше. Мелочь, конечно, но кому-то из моих дружинников сохранит жизнь.

Я повернулся к Увару, Мончуку и Еремею, которые наблюдали за врагами в кустах рядом со мной, и сказал тихо:

— Их даже больше. Возьмем хорошую добычу.

Еремей посмотрел на меня так, будто я произнес что-то абсолютно нелогичное. Я жестом показал, что пора уходить. Отойдя от опушки вглубь леса на полсотни метров, достал из кармана серебряную гривну, похожую на неумело вырезанную из бруска лодочку, отдал Еремею со словами:

— Вторая, как обещал. До утра пробудешь в лагере, а когда мы отправимся сражаться, поедешь домой.

— Я с вами хочу, — произнес он, хотя несколько минут назад, увидев, сколько собралось половцев, явно не собирался идти в бой.

— Если только во второй линии, — сделал я одолжение.

— Можно и во второй, — согласился Еремей. — У меня там кровник, уже три года охочусь за ним. Раньше он из своего стойбища не выезжал.

Русичи из приграничных со Степью районов переняли у кочевников обычай кровной мести. Предпочитали это блюдо горячим, но не отказывались и от холодного.

— За что будешь мстить? — поинтересовался я.

— Семью он мою вырезал: родителей, двух сестер младших и жену с сыном и дочкой, — спокойно ответил он.

— Тогда можешь и в первой линии скакать, но самым крайним, — разрешил я. — Если твою лошадь убьют, чтобы другим не помешал.

— Во второй линии я точно доскачу до половцев, — рассудительно произнес Еремей. — Все равно он в дальнем конце стана.

Давно я так сильно не ошибался в людях. Боялся, что он продаст нас половцам, а Еремей, как догадываюсь, так настойчиво требовал серебро потому, что не верил, что мы осмелимся напасть на них, собирался нанять помощников или подкупить кого-то, чтобы самому рассчитаться с кровником.

Выехали биться перед самым рассветом. Надо было проскакать по лесной дороге километра три. Была она шириной метра четыре, извилистая, кочковатая, но не разбитая. Выходила в степь немного левее половецкого стана. Там я остановился вместе с воеводой Уваром и подождал, когда развернутся правое крыло под командованием Мончука, левое — под командованием Будиши и займут места во второй линии «подкрылки» Олфера и Домана. Правое крыло было немного ближе к половцам. Выравнивать я не стал, чтобы не потерять время, не привлечь внимание врага. Дождь ночью перестал, и над землей стелился туман, не густой и не высокий, но половецкий стан пока не был виден. Поскачем наудачу, а потом откорректируем направление. Главное — появиться внезапно. Вспомнил детскую считалку: «Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана. Буду резать, буду бить…». Я приготовил пику. Надеюсь, до кинжала дело не дойдет.

— Поедем? — тихо сказал воеводе Увару, опуская забрало шлема.

— Да пора бы, — произнес он, надевая поверх вязаной шапки шлем с личиной

в виде зловеще ухмыляющейся хари.

Предлагал ему шлем с забралом, но Увар Нездинич отказался. С личиной ему привычнее, хотя и менее удобно.

Я легонько ударил своего жеребца по кличке Буцефал шпорами в виде восьмиконечных звездочек, которые вертелись на оси. Такие меньше травмируют коня. Здесь раньше использовали простые, в виде штыря. Я внес заметный вклад в развитие конного дела на Руси. Увидел вертящиеся, только четырехконечные, у убитых рыцарей в Болгарии — и вспомнил, какими шпоры будут в будущем. Теперь вертящиеся у всех моих дружинников. Мой боевой жеребец, на котором монгольская кожаная броня из вареной буйволиной кожи, усиленная стальными пластинами на груди и голове, тронулся с места, медленно набирая ход. Конь у меня крупный, гуннский, легко несет меня в полной броне и свою броню, только разгонять его надо не спеша, иначе быстро устанет.

Половцев я увидел, когда до них оставалось метров сто пятьдесят. Они стояли, полусонные, и удивленно смотрели в нашу сторону. Видимо, думали, что какие-то придурки, назначенные пасти лошадей, в тумане гонят их не туда, куда надо. Увидев, кто на самом деле на них летит, начали драпать, громко крича:

— Русы! Русы!..

О сопротивлении не было и речи. Я догнал ближнего кочевника, который собирался убивать и грабить моих подданных, и вогнал ему пику между лопаток. Слишком сильно метнул ее. Прошибла тело почти насквозь и с трудом вылезла из него, из-за чего я чуть не слетел с коня, потому что сидел на русском седле, у которого низкая задняя лука. Следующего бил аккуратнее. Пока добрался до первой юрты, завалил четверых. Возле нее стоял половец в длинной кольчуге и металлическом шлеме, натягивал лук. Я метнул пику ему в лицо, покрытое темно-русой бородой, заплетенной в косички. Половец инстинктивно повернулся вправо. Пика пробила левую щеку и вылезла из шеи справа. Когда я дернул ремешок, он оборвался. Половец с моей пикой повернулся еще немного вправо и завалился на землю возле юрты. Я вытащил булаву, подаренную Бостеканом, поскакал дальше. Впереди летел кочевник в заячьей шапке. Он нутром почуял мой замах и пригнулся. Я только сбил с него шапку, открыв голову, поросшую короткими темными волосами. Боковым зрением успел заметить, как чья-то пика попала ему прямо в наклоненную голову. Догнал еще двоих и свалил более точными ударами. Первому вмял баранью шапку в проломленный череп, а второму попал в левое ухо, после чего половец пошел вправо по дуге на сгибающихся ногах. Заметил, что дальше кострищ нет, следов стоянок нет, и остановился, но мои дружинники продолжали гнаться за половцами. Нет ничего упоительнее, чем бить удирающих, не оказывающих сопротивление врагов.

Я развернул притомившегося Буцефала и медленно поехал к юртам. Там уже хозяйничали несколько дружинников. Я строго-настрого приказывал не начинать грабеж, пока не закончится сражение. Увидев меня, грабители вскочили на коней и, огибая по дуге, поскакали за половцами. Может, кого и догонят.

Моя пика была в руках девушки лет пятнадцати, одетой в рваную и мятую рубаху. Расставив босые ноги на ширину плеч, девушка молотила пикой, как обычной палкой, мертвого половца по голове, красной от крови. Распущенные, всклокоченные, длинные волосы взлетали и опадали в такт ударам. Била с тупым неистовством, даже не заметив, как подъехал я. Во время очередного замаха, я схватился за древко у окровавленного наконечника, не дал ударить. Девушка попробовала выдернуть пику, обернулась и, увидев меня, отпустила ее.

— Он уже мертвый, — сказал я, — а пика мне еще пригодится.

Девушка тупо смотрела на меня, будто пыталась понять, как я здесь появился. Глаза ее казались пустыми, потому что зрачки расширились, поглотили радужную оболочку. Она смотрела как бы сквозь меня. Лицо окаменело, приобрело иконописную бесчувственность.

— Он мертв, — повторил я.

Видимо, смысл моих слов наконец-то дошел, потому что девушка кивнула головой, развернулась и пошла в сторону леса, спотыкаясь босыми ногами о трупы половцев. Я хотел остановить ее, дать теплую одежду, а потом отвезти домой, но что-то удержало меня. Наверное, решимость, с какой она шла к неведомой мне цели.