Вечный колокол
Шрифт:
— Знаешь, Мстиславич, если бы это могло вернуть Добробоя, я бы отдал и вторую руку тоже…
Ширяя пришлось нести — он не мог стоять на ногах, потерял слишком много крови.
— Как же ты сюда добрался? — спросил Млад, надеясь взвалить парня себе на плечи, но тот сполз набок через пару шагов.
— Не помню… На карачках…
Он все так же прижимал к себе правую руку — замороженную, со скрюченными пальцами — поэтому не мог держаться.
— Послушай… Оставь это… не надо, — попытался
Но парень окрысился на него и выплюнул вместе со слюной:
— Не «это»! Это моя рука, ты понимаешь? Моя рука! Моя!
Млад покачал головой и поднял Ширяя на руки — было очень тяжело, он смог пройти только десяток шагов, а потом опустил парня на вытоптанный снег, снял плащ и дальше потащил его, словно на санках.
— Протрешь хорошее сукно… — проворчал шаманенок еле слышно.
— Лежи себе, — ответил Млад и подумал, что еще недавно о сукне мог бы побеспокоиться Добробой, но никак не Ширяй.
Отец осмотрел обрубок, потрогал парню лоб и покачал головой:
— Омертвело все ниже ремня, надо резать выше, по локоть… Даже если сразу оправится, все равно потом кость загниет, еще хуже будет, выше пойдет. Надо было сразу ко мне.
Ширяй равнодушно повел плечом и сузил глаза. Млад сжал зубы — ну почему, почему он сразу не отвел шаманенка к отцу?
— Ты иди, Лютик, — вздохнул отец и положил руку ему на плечо, — нечего тебе тут делать.
— Нет уж, — скрипнул зубами Млад, — это мой ученик… Мой единственный ученик… Я его не оставлю. И… мне не пятнадцать лет, бать.
— Как знаешь, — ответил отец, — ну… ты поговори с ним, подготовь…
Ширяй поднял голову и пристально посмотрел на отца:
— Да я готов. Чего со мной говорить? Мстиславич, ты, главное, смотри, чтоб они мою руку не выбросили…
— Так и будешь с собой носить до конца жизни? А? — отец посмотрел на шаманенка безо всякой жалости, — тогда ее высушить надо, а то ведь наутро вонять начнет.
Ширяй сглотнул и приподнял верхнюю губу:
— Не твое дело. Это моя рука!
— Твоя, твоя, — усмехнулся отец.
Млад отвел глаза — он так и не научился понимать отца, хотя не мог с ним не соглашаться. Так и не принял его непробиваемой безжалостности, граничащей с жестокостью, хотя видел, что без этого нельзя.
Даже когда смотрел на острый нож в не дрожащей руке, разрезающий живую плоть — не принимал! Но отдавал должное хладнокровию.
Отец шептал на рану долгий, бесконечный заговор — он говорил, боль от этого заговора не становится слабей, потому что она существует и вне сознания, но меняется отношение к ней, ее просто немного легче переносить.
Зыба держал правое плечо Ширяя, крепко прижимая к широкому и гладкому столу, стоящему за загородкой, куда Млад до этого ни разу не входил. На столешнице проступали пятна крови, хотя, похоже, ее каждый день старательно выскабливали ножом. Млад придерживал Ширяю
Зыба нашептывал что-то Ширяю на ухо, но не заговор — он не был волхвом, и, прислушавшись, Млад понял, что тот шепчет всего лишь слова утешения — бессвязные и теплые. Сам же Млад ничего не мог выговорить — в горле стоял ком, и на лбу выступали капли пота: он ощущал боль ученика почти как свою. И по телу тоже пробегала судорога, и стоны едва не срывались с губ, и голова кружилась, и зубы скрипели — он надеялся, что его волховская сила принимает хоть немного страданий Ширяя на себя. И если в бою время летело быстрей ветра, то теперь вытянулось в тонкую бесконечную нитку, как капля густой смолы… Лучше бы Млад поменялся с ним местами — ему было бы легче.
Когда отец, наконец, перестал шептать заговор, Младу казалось, что за окном скоро начнет светать, хотя на самом деле прошло не больше часа.
— Ты очень сильный парень, — сказал отец и погладил посеревшую щеку Ширяя, — мне осталось только перевязать.
Млад едва не расплакался от облегчения, но Ширяй не разжал зубов и продолжал вздрагивать.
— Ничего, ничего… — вздохнул Зыба, — скоро отпустит. Вытри ему лицо.
Млад не сразу понял, что это ему.
— Что тебе нужно для твоего шаманского настоя? — спросил отец.
— Зачем? — снова не понял Млад.
— Хорошая вещь, — улыбнулся отец, — шаману больше подойдет, чем кипяток. А ему надо пить много воды.
— Можно просто сладкий чай, — пожал плечами Млад, — там сложный состав, несколько медов, и десяток трав.
— Где бы еще достать чаю! — подмигнул ему отец, — я-то надеялся приберечь для других…
Он выдернул палку из зубов Ширяя и швырнул в кадку с мусором. Зыба с любопытством крутил в руках окровавленный обрубок руки, интересуясь срезом, сделанным отцом, поворачивая его под разными углами к свету — Млад прикрыл глаза, чтоб не видеть этого.
— Ты мастер, Мстислав, — сказал Зыба и хотел отправить обрубок туда же — в мусор, но Ширяй замотал головой и потянулся правой рукой к рубахе Зыбы, но не сразу понял, что схватить рубаху ему нечем…
— Отдай мне, — сказал он зло и твердо, глухим, надтреснутым голосом, — это мое.
— Да зачем оно тебе? — усмехнулся Зыба.
— Не твое дело.
— Забирай, — хмыкнул он и водрузил кусок мертвой плоти Ширяю на живот — тот вцепился в обрубок левой рукой и по лицу его прошла корча.
— Мстиславич, пожалуйста… — шепнул Ширяй и посмотрел на Млада с надеждой, — возьми, пожалуйста… Упадет…