Вечный колокол
Шрифт:
— Да нет, они не придумали. Разве можно такое придумать? — Млад вздохнул и поспешно добавил, — но со мной все хорошо, я выздоровел. Почти совсем… Не плачь, пожалуйста.
— Теперь же тебе не надо от меня уходить, правда? Теперь ты можешь утешать меня, сколько тебе захочется, — она улыбнулась сквозь слезы.
— Я тебя утешаю, — он погладил ее плечо.
— Да сядь же, наконец! Я сейчас. Я что-нибудь приготовлю. У меня есть молоко, и хлеб еще не остыл, хочешь хлеба с молоком?
— Не надо ничего.
— Младик, ты такой худущий, страшно же смотреть…
— Ты
— Я буду кормить тебя три… нет, пять раз в день. И ты поправишься, рано или поздно. Ну хоть чаю?
— Не надо. Просто посиди со мной рядом. Я очень по тебе скучал.
— Мне надо было приехать к тебе в Псков.
— Ну что бы ты там делала? И потом, это и вправду было опасно.
— Я бы ухаживала за тобой. Мне однажды приснилось, что ты зовешь меня, что тебе очень плохо, и ты кричишь, и зовешь меня. Я встала ночью и начала собираться. И пошла в Новгород, среди ночи, представляешь? Но меня никто не захотел везти в Псков.
Млад прикусил губу — то, что в бреду казалось ему естественным, теперь вдруг вызвало неловкость и стыд.
— Я звал тебя, — он честно пожал плечами, — но я был в горячке, я же не думал, что ты меня услышишь на самом деле. Верней, тогда я думал, что ты меня услышишь…
Она снова обняла его и замолчала, поглаживая его плечи и голову — бережно, нежно. Млад замер и задержал дыхание — он так соскучился по ее ласке, и совсем забыл, как это хорошо.
— Чудушко мое… Мое бедное худущее чудушко, — наконец, шепнула она ему на ухо, — я больше никуда тебя не отпущу.
— Не отпускай. Я только хотел пойти баню стопить… Добробой… Он…
— Я знаю, — она взяла его за руку, — и про Ширяя знаю… Я сама истоплю тебе баню, и сама тебя попарю, не ходи никуда.
— Ширяю надо помочь. Он еще не привык, не научился.
— Я думаю, он уже парится, — Дана усмехнулась, — его тоже ждали. Знаешь, я боюсь на тебя смотреть. Мне страшно делается, когда я на тебя смотрю…
— А ты стала еще красивей, — вздохнул он.
— Да уж, красивей… ничего не скажешь, — она засмеялась сквозь слезы.
— Конечно.
— Да ну что ты говоришь, Младик! Весь университет обсуждает, все бабы в Сычевке. Всем давно стало заметно… Лето ведь, никуда не спрячешься…
— От чего? — не понял Млад.
— Младик, ну посмотри на меня… Ты что, ничего не видишь?
Он внимательно всмотрелся в ее лицо — чуть округлившееся, с припухшими заплаканными глазами.
— Тоже мне, волхв-гадатель, — она улыбнулась, — ну посмотри же!
— Я смотрю.
— Ты не туда смотришь, чудушко. Ладно, может быть, месяца через три разберешься…
— Дана… — он поднялся на ноги и сглотнул — у него вдруг пересохло во рту, — Дана, ты… ты носишь ребенка?
— Наконец-то, — она улыбнулась.
— Дана… — он боялся спросить, и понимал, что спросить надо сразу, чтоб не мучится ни напрасной надеждой, ни глупой ревностью, — Дана…
— Ну что ты? Сядешь ты когда-нибудь?
— Я сяду, — Млад кивнул, — ты мне только скажи…
Он снова замолчал, не зная,
— Ты еще смеешь сомневаться… — она усмехнулась, — когда ты ушел, я решила, что выйду за тебя замуж, если ты вернешься. Когда мне сказали, что Добробой погиб, я очень испугалась. Его подружка тоже беременна, и я подумала… Я подумала, боги дали нам детей, потому что… Чтоб…
Млад перебил ее.
— Ты на самом деле выйдешь за меня замуж? — спросил он, запинаясь.
— Когда ты уходил, я поняла, что не могу без тебя. Я думаю, ты будешь хорошим отцом.
— Дана… Честное слово… Я буду хорошим отцом!
Пока топилась баня, она рассказала ему о Родомиле, о болезни князя, о том, что посадником стал Чернота Свиблов, о новом главном дознавателе, о новом воеводе, который, говорят, прелесть как хорош собой: новостей в Новгороде хватало.
— С тех пор, как Свиблов стал посадником, построили три церкви, и строят четвертую, каменную. На торге я то и дело встречаю христианских жрецов — их развелось больше, чем волхвов. А князь Борис запрещал им тут появляться, и церкви хотел снести. Говорят, князь Волот умрет…
— Кто говорит? — переспросил Млад.
— Новгородцы. Мне показалось, кто-то нарочно распускает эти слухи. Свиблов, например. Я видела князя совсем недавно, он ехал верхом из Городища в детинец. Если бы он был так сильно болен, разве бы он поехал верхом? И потом, его лечит доктор Велезар.
— И чем он болен?
— Говорят, падучей болезнью.
— От падучей болезни не умирают быстро. Сначала человек превращается в слабоумного. Но в начале болезни между припадками он может чувствовать себя здоровым.
— Говорят, он прямо в думе упал и бился в судорогах…
— Я не врач. Доктору Велезару, я думаю, видней. Он знает все болезни, от которых случаются судороги. Ему достаточно было взглянуть на Мишу, чтоб тут же послать за мной…
Млад вспомнил Мишу, вслед за ним — Добробоя, и вздохнул.
— Новый главный дознаватель выяснил, кто убил Белояра, — сказала Дана, — Родомил три месяца искал и не нашел, а этот за десять дней разобрался. Как будто Родомил был настолько глуп и не умел искать… Весь Новгород говорит об этом. И убийцу Смеяна Тушича он нашел тоже, еще быстрей. Мне кажется, он нарочно дурит головы новгородцам и князю.
— Не исключено.
— Тебе это неинтересно? — удивилась Дана.
— Мне интересно. Ты говори. Я просто… чувствую себя усталым. Мне кажется, что все изменилось, пока меня не было, и обратно повернуть ничего нельзя. Как будто что-то страшное происходит, а могу только стоять и смотреть на это. В самом начале похода, когда мы возвращались из-под Изборска в Псков, у нас с Ширяем было видение. Иначе я никак не могу это назвать…
— Я знаю. Родомил читал мне твое письмо. Он после этого стал одержимым этим одноруким кудесником и поисками Иессея. Мне кажется, масло вспыхнуло в его лампе не случайно. Мне кажется, он бы Иессея нашел. Он очень верил тебе, ты сам себе не веришь так, как он тебе верил.