Вечный порт с именем Юность. Трилогия
Шрифт:
– Я же думал, они шуткуют! А когда вытянули меня по горбине дрючком и заголосила Марфушка, сказал им: «Ноги в руки, хлопцы, бить буду!» Но я аккуратно…
– Вы видели, кто затеял безобразие?
– Не-е… Испокон местные хлопцы пришлых не любят. Защищались мы тихенько, чтоб серьезных болячек у них не було.
Ждал приезда командования школы и Ефим Мессиожник, отвечающий в этой командировке за «котловое довольствие» курсантов. Он бегал по избам, проверял, хорошо ли кормят ребят, уговаривал хозяев не скупиться на овощи, хотя те и так заботились о постояльцах и помощниках, как о родных.
К вечеру прикатила
И пока курсанты собирались к автомашинам, строились, перекликались с младшими командирами, Маркин в сельсовете учинил разнос Дулатову и Костюхину. Он не мог простить командирам, что они забыли армейский устав, не объявляли своевременно отбоя курсантам, устроили праздную жизнь после работы и в результате допустили столкновение между курсантами и местными населением. Выговорившись, Маркин пообещал командирам по прибытии в часть основательно «намылить шеи».
Когда первый запал у комиссара иссяк, Костюхин, подняв глаза в потолок, сказал:
– Шея… Я готов заключить пари, товарищ комиссар, что вы не знаете, почему «шея» называется «шеей». Потому, что она как бы сшивает голову с туловищем. В народных говорах шея кое-где именуется «вязом», так как она связывает все тело с головой…
– Спасибо за науку, старший лейтенант! – И, оглядев борцовскую фигуру Костюхина, Маркин добавил: – Только не всегда шея связывает здоровое тело с умной головой!
– Благодарю вас, – потупился Костюхин.
– У нас горе, – уже тихо сказал Маркин. – При выполнении боевого задания погиб гвардии капитан Бурков. Сообщили сегодня ночью… Сейчас грузимся на машины и прямым ходом на товарную станцию разгружать эшелоны с ранеными. Часть курсантов оставим в госпитале для помощи медработникам… Ваша группа, лейтенант Дулатов, будет срочно готовиться для полета в тыл… Все! Командуйте!
Курсанты уезжали из колхоза с неохотой. В городе их ждал суровый воинский распорядок дня. Не будет танцев под самодеятельный струнный оркестр. Коленцами барыни не потрясет пол тяжеловесный Кроткий с кругленькой Марфинькой. Не будут звучать легкие вальсы, и Костюхин под неотступным взглядом Владимира Донскова не будет кружить легкую Аэлиту и говорить, говорить:
– Да, это Штраус, но не просто Штраус, а Штраус-сын. Отец с сыном поделили между собой девятнадцатый век. Но сын был талантливее! Популярность его блестящих размашистых вальсов просто невероятна. Его музыка закручивала в вихре очень многих – людей юных и весьма почтенного возраста… Курсант Донсков, толкаться невежливо! Вас не ушибли, Лита?.. Вальсы Штрауса танцевали в императорских дворцах и в маленьких кабачках. Вся Европа сходила с ума! Сколько времени прошло с тех пор, но и сегодня на афишах самых лучших концертных залов мира можно увидеть: «Вечер вальсов Иоганна Штрауса!» И даже в забытых богом деревеньках, как ваша, безобразно врущие музыканты, как могут, славят великого композитора…
«Если и будет что-нибудь подобное, то очень не скоро», – думал Владимир Донсков, по просьбе Мессиожника перетаскивая тяжелый фанерный ящик из подводы в кузов автомашины.
– Что это такое? – Над самым ухом послышался голос Маркина. – Я спрашиваю, что в ящике?
– Пшенные и перловые концентраты, товарищ батальонный
– На их ртах? – Комиссар кивнул на ребятишек, окруживших машины. – Не стыдно? Немедленно отправить на колхозный склад!
– По машинам! – неожиданно раздался зычный голос Костюхина.
Разворачиваясь на маленькой площади перед сельсоветом, грузовые автомобили с курсантами исчезали в наступающей темноте.
Прощание
Весть о гибели гвардии капитана Буркова пришла в Саратов.
«После отцепки от самолетов в расчетной точке, – говорилось в радиограмме, – Бурков увидел две освещенные кострами посадочные площадки на расстоянии нескольких километров одна от другой. Условные сигналы на них были одинаковые, и за то малое время планирования, какое имел в запасе Бурков, отличить партизанский аэродром от ложного, было нелегко. Капитан Бурков пошел на одну из площадок с включенным носовым прожектором, за счет пологого пикирования наращивая скорость, быстро отрываясь от других планеров. Он приземлился, когда его ведомые еще имели достаточный запас высоты для выбора аэродрома и смены курса.
Сверху планеристы видели, что планер командира приземлился удачно, – этому помог свет от двух ракет «светлячков», выпущенных Бурковым. Потом взрыв планера осветил округу. Ведомые капитана повернули на другой аэродром и выполнили боевое задание…»
…Напитанный мокрым снегом авиационный флаг вяло колыхался на высокой рее ангара планерной школы. Около него выстроились шеренги сержантов-выпускников. На правом фланге, в кругу командиров, стояла семья капитана Буркова – высокая худая женщина и четыре маленькие девочки в одинаковых пальтишках из серого шинельного сукна.
Вечером на открытом комсомольском собрании планеристы приняли решение, в котором был такой пункт: «Выше бдительность! Отвага, совмещенная с умением, принесет успех при десантировании. Сомнений в патриотизме товарищей у нас нет. Новую, поставленную командованием задачу обязуемся выполнить, каких бы сил для этого ни потребовалось. Смерть немецким оккупантам!»
Стенгазета «На абордаж!» вышла последним номером. Посреди бушующего моря накренился красно-черный плавучий маяк. На его боку бронзовела доска с именем погибшего капитана. В правом углу газеты – стихотворение Владимира Донскова «Письмо отцу»:
Ты писал: облака разноцветны бываютСеребристые – к счастью, а тучи – к беде.Говорил, что орлы лишь в бою умирают,А теперь расскажи про людей:О ком память крепка и вечна в обелисках,И о тех, кто от страха срывался на визг,И о тех, кто, имея желание риска,Не использовал права на риск…