Вечный сдвиг. Повести и рассказы

Макарова Елена Григорьевна

– Что вы, какая «Скорая»! – улыбнулась Аня, и лицо ее исказила боль. – Дойдем помаленьку.

Федот помог Ане одеться и, бережно взяв ее под руку, повел в роддом.

Шли они медленно, с передыхами. «Внук будет или внучка, – волновался Федот. – Ничего, Маша здоровая, быстро родит».

– Моя свиноферма, – указала Аня на хрюкающий дом. – Образцово-показательная. На ней памятник установят.

– Здесь будет триптих, Маркс, Энгельс, Ленин, – взволнованно объяснял Иван Филиппович.

Увидев Федота под ручку с беременной, Иван хитренько сощурился.

–

Даешь, батенька! – покосился он на Аню. – Тихий, тихий, а дело свое знаешь. Девицу, кстати, я почти доконал, увидишь – пальчики оближешь!

– Кто это? – удивилась Аня. – Так похож на Ленина, который у нас на площади стоит.

– Это мой сосед по мастерской, все его принимают за Ильича, хотя он Филиппович.

– А может, не надо троих ваять, одним обойдемся, – уговаривали Ивана мужики. – Трое в копеечку влетят.

– Это триптих, рельеф, пойдет по той же цене, что и Ленин на площади. Товарищи, уважать надо не только нашего вождя, но и его учителей, основоположников марксизма.

– Пойдемте, – попросила Аня Федота, – уж больно разбирает!

В приемном покое Федоту велели ждать. Он сидел на табуретке и вздрагивал от каждого крика, доносившегося из-за неплотно закрытой двери. Федот заглянул в щелку, и увидел нагую Аню на весах, вернее, ее огромный живот с синими прожилками, который скоро исчезнет, и появится ребеночек…

Дверь толкнули изнутри, и Федот отпрянул.

– Вещи возьмите, – медсестра отдала Федоту полную сетку. – Принесете к выписке.

– Федот Федотович, – раздался голос Ани, – я там ключ и адрес в карманчик кофты вложила. Придет Пекин, вы ему сообщите.

30. У свинофермы толпился народ.

– Товаищи, – звучал голос вождя, – за высокие заслуги в пьоизводительности тьуда на фасаде будет установлен баельеф с изобьожением вождей пьялетайского движения. – Иван простер руку в небо. – Великая заслуга всего коллектива свинофеймы заключается, товаищи, в пейвую очеедь в единстве и сплоченности. Да здъявствует стъяна Советов! Да здъявствует миёовой пьелитариат!

– Ура! – вяло откликнулся народ и разбрелся по домам.

– Дело у меня к тебе, – сказал Федот и снял Ивана с постамента. Тот был холоден, как восковая кукла. – Купи часы, хоть за двадцадку!

Иван внимательно осмотрел часы.

– Экспортный вариант. Сыну подарю, в честь принятия в комсомол. Вот тебе, сосед, два червонца на бабу. Темный ты, однако, человек, Федот, умалчиваешь о главном, – заключил Иван Филиппович и натянул кепку на глаза.

31. Товары повседневного спроса.

– Чепчиков и распашонок, – заказал Федот продавщице.

– У нас не бывает. Это «Товары повседневного спроса», а вам нужно в «Детский мир».

– Так это же далеко, – возмутился Федот.

– Берите дефицит – бельгийское платье за сто, австрийские сапоги за сто двадцать.

Федот покачал головой.

– Чулки берите, 80 копеек, уцененные, со швом. Долго носятся, – заверила она его и, не дожидаясь ответа, протянула ему шуршащий пакет.

Перекусив в какой-то забегаловке, Федот заспешил домой. Дверь

квартиры была заперта. Федот позвонил. Открыла ему Машенька.

– Славный ты мой, – поцеловала она Федота в губы, – свел Нюрку?

– Свел, – ответил Федот с гордостью, – и подарок тебе купил.

– Чудак, – улыбнулась Маша, и из потрескавшихся губ засочилась кровь, – куда ж я в них по такой грязи! Мне скорей пусть сердце вырвут из груди, но пока я буду дышать, я тебя никогда не оставлю, Боже меня сохрани! Милостыню пойду просить и этими крошками с тобой делиться, – шептала Маша, жарко целуя Федота. – Здесь хоть питание очень хорошее, да становится поперек горла каждый кусочек.

– У Ани? – удивился Федот. – Она же у тебя такая добрая.

– Где ты меня у Ани видел, – горько усмехнулась Маша. – Я далеко-далеко и могу только лишь глубокой ночью плакать, когда все спят.

32. Наша жизнь хороша лишь снаружи. Несколько суток Федот не выходил из мастерской. Он получил заказ от нового спортивного комплекса. Велели изваять дискобола и девушку с веслом, и еще, чтобы они были композиционно связаны. То есть дискобол заносит руку из-за спины, а девушка держит весло на весу, такая архитектоника. Федот слепил эскизы, отформовал их в глине, затонировал под бронзу. Заказали бы лучше памятник беременной для института акушерства и гинекологии, – размечтался Федот и позавидовал Вермееру Дельфтскому, у того и беременных скупали за высокую цену.

Комиссия приняла эскизы без единой поправки, и Федот жил в предвкушении больших денег.

«Наша жизнь хороша лишь снаружи, но тяжелые тайны кулис…» – напевал Федот.

«Тяжелые тайны кулис», – повторил кто-то, и Федот встал с топчана.

Это был Федот Глушков второй.

– Работаешь, – спросил он, – а тебе тут письмо пришло.

Не тревожься, брось тоску, усталость,Пусть не шепчет о разлуке мгла,Ты со мной совсем не расставался,Где б ты ни был, я с тобой была.И всегда, когда взгрустнется малость,Я шепчу в тревожный мрак ночной:«Ты со мной совсем не расставался,Где б ты ни был, я была с тобой,Мой родной любимый брат и спутник,Телепунчик ты любимый мой.

– Откуда это у вас? – поинтересовался Федот.

– Оттуда, – ткнул пальцем в потолок Федот второй.

Федот закурил и предложил гостю сесть.

– В сидячем положении я не существую, – заявил Федот второй. – Мы, гуманоиды, опасаемся геморроя. – Меня интересует вот этот камень, – сказал он, и Федот остолбенел: на поворотном круге, на месте едва начатой девушки с веслом, возвышалась гранитная глыба, над ней парила безголовая Ника Самофракийская.

– Что вы натворили! Это же заказ, – бросился Федот на тезку, но волна отшвырнула его к стенке. – Мне деньги нужны.