Вечный слушатель
Шрифт:
Дом и коза, и кусок полевого кута
совесть Йозефы пред всеми на свете чиста.
ТОСТ НАД ВИНОМ ЭТОГО ГОДА
Орех и персик - дерева;
скамей привычный ряд,
я чую лишь едва-едва,
что мне за пятьдесят.
Вот рюмку луч пронзил мою,
метнулся и погас,
я пью, хотя, быть может, пью
уже в последний раз.
Пушок, летящий вдоль стерни,
листок, упавший в пруд,
зерно и колос - все они
по-своему
Жучок, ползущий по стеблю,
полей седой окрас
люблю, - и, может быть, люблю
уже в последний раз.
Свет фонарей и плеск волны,
я знаю, - ночь пришла,
стоит кольцо вокруг луны,
и звездам нет числа;
но, силу сохранив свою,
как прежде, в этот час
пою - и, может быть, пою
уже в последний раз.
ШЛЮХА ИЗ ПРЕДМЕСТЬЯ
Дождик осенний начнет моросить еле-еле;
выйду на улицу, и отыщу на панели
гостя, уставшего после тяжелого дня
чтобы поплоше других, победнее меня.
Тихо взберемся в мансарду, под самую кровлю,
(за ночь вперед заплачу и ключи приготовлю),
тихо открою скрипучую дверь наверху,
пива поставлю, нарезанный хлеб, требуху.
Крошки смахну со стола, уложу бедолагу,
выключу тусклую лампу, разденусь и лягу.
Буду ласкать его, семя покорно приму,
пусть он заплачет, и пусть полегчает ему.
К сердцу прижму его, словно бы горя и нету,
тихо заснет он, - а утром уйду я до свету,
деньги в конверте оставлю ему на виду...
Похолодало, - наверное, завтра пойду.
ПРИВОКЗАЛЬНОЕ КАФЕ
Ежели ты капиталец собьешь небольшой,
знаешь, поженимся, - и с дорогою душой
вместе оформим расчет, месяцок отдохнем,
снимем кафе у вокзала, устроимся в нем.
Будет открыта все время наружная дверь,
вряд ли кто дважды зайдет между тем, уж поверь.
Я - за хозяина, ты - при буфете, Мари;
кофе, гляди, экономь да послабже вари.
Сервировать побыстрей - это важный момент;
в спешке - любые помои сглотает клиент,
если сидит на иголках, торопится он,
и по свистку на перрон выметается вон.
Фарш - третьедневочный, с булок - вернейший доход
черствых тринадцать на дюжину пекарь дает;
елкое масло - дохода другая статье;
твердую прибыль тебе гарантирую я.
В зеркало гляну - седеть начинают виски;
груди дряблеют твои, - но пожить по-людски
хоть напоследок мне хочется, так что смотри,
ты уж копи поприлежней, старайся, Мари.
В БОЛЬНИЧНОМ САДУ
Куст у чугунных больничных ворот
позднего полон огня.
Я
чтоб успокоить меня.
Впрочем, врачи сотворили добро,
не колебались, увы,
опухоль снова впихнули в нутро,
ровно заштопали швы.
Цвел бы да цвел бы подсолнух и мак,
длилась бы теплая тишь.
Как прилетел ты, воробышек, так,
милый, назад улетишь.
Сроки исполнятся - канешь но тьму.
Грустно тебе, тяжело.
Глуп человек: неизвестно к чему
рвется, а время - ушло.
Счастье, которое в мире цветет,
видит ли тот, кто здоров?
Очень коричнев гераневый плод,
тиссовый - очень багров.
Вижу, как кружатся краски земли
в солнце, в дожде, на ветру,
вижу курящийся город вдали:
в этом году я умру.
ПОЗДНЯЯ ПЕСНЬ
Тропки осенние в росах,
клонится год к забытью,
глажу иззубренный посох,
позднюю песню пою
знаю, что всеми покинут,
так что в собратья беру
угли, которые стынут,
и дерева на ветру.
Сорваны все оболочки,
горьких утрат не сочту;
там, где кончаются строчки,
вижу одну пустоту.
Ибо истают и сгинут
лишь доиграю игру
угли, которые стынут,
и дерева на ветру.
Родиной сброшен со счета,
в чуждом забытый краю,
все же пою для чего-то,
все же кому-то пою:
знаю, меня не отринут,
знаю, послужат добру
угли, которые стынут,
и дерева на ветру.
***
Осенние ветры уныло
вздыхают, по сучьям хлеща,
крошатся плоды чернобыла,
взметаются споры хвоща,
вращает затылком подсолнух
в тяжелых натеках росы,
и воздух разносит на волнах
последнюю песню косы.
Дрозды средь желтеющих листьев
садятся на гроздья рябин,
в проломах дорогу расчистив,
ползут сорняки из лощин,
молочною пеной туманов
до края долина полна,
в просторы воздушные канув,
от кленов летят семена.
Трещат пересохшие стручья,
каштан осыпает плоды,
дрожит шелковинка паучья
над лужей стоячей воды,
и в поле, пустом и просторном,
в приливе осенней тоски,
взрываются облачком черным
набухшие дождевики.
КУЗНЕЧИКУ
Кроха-кузнечик, о чем на меже
стрекот разносится твой?
Не о подруге ли - той, что уже
встретить не чаешь живой?
Небо висит, как стеклянный колпак,
ужас и тьма в вышине,