Вечный странник
Шрифт:
Этой же трассы он не знал, а жлобов, как оказалось, по ней катилось предостаточно - мимо них с характерным шуршанием хорошо шипованных шин резво проносились покидавшие первопрестольную трейлеры. В основном это были ярко расписанные и "круто навороченные" еврофуры "вольво", "маны" и "скании" с московскими, питерскими, а нередко и иностранными номерами, реже - бортовые "мазы" под тентом, и совсем редко "зилы" и "газики" ближнего действия.
Настойчиво голосовавшую парочку разглядывали, даже высовывались из окон, но в наступающих сумерках подобрать не решались. Иные нарочно поддавали газу, а один хохол с харьковскими номерами даже притормозил и, дождавшись, когда Данька, схватив Липу за руку, побежал к
Вдруг Данила поймал себя на том, что уже почти ощущает неприязнь к этому маленькому комочку света с причудливым именем. "Навязалась же на мою голову!" - подумал он. И ему стало страшно - вот так легко, оказывалось, было растерять странное и нежное тепло, затапливавшее его обыкновенно при взгляде на Липу. Впрочем, она и сама уже не так бодро семенила по обочине и все чаще отставала. Глаз ее не было видно в сумерках, но и они, скорее всего, потухли. Липа даже перестала ругаться на безучастных водил, руливших свои залитые светом громадины куда-то до обидного мимо них.
"Бедная, сам же и смузыкал ее", - пожалел про себя девчонку Данила, поджидая ее, а вслух выругался:
– Ну и жлобы!
Она с ходу ткнулась носом ему в плечо и снова попросилась покурить. Они присели на стальной канат ограждения какого-то невзрачного мостка и закурили. Озарявшееся при глубоких затяжках лицо Липы сделалось строгим и печальным и, как всегда это бывает, когда людям грустно, немного удлинилось.
И он почувствовал вдруг такую необъяснимую, острую нежность к этой маленькой еще, по сути, девочке, непонятно когда и как уже успевшей стать женщиной и вот доверившей ему сейчас всю себя, восторженно слушавшей его рассказы о ночной трассе, о добряках дальнобойщиках, об огромных и несбыточно ярких звездах в небе над степью.
– Милая, милая моя девочка, потерпи чуть-чуть, скоро поедем, - сказал он, сам уже не очень веря своим словам и гладя ее ласковую и безропотную голову. "Только кто вот нас возьмет по темноте?" - закончил Данила про себя.
Тем не менее Бог действительно покровительствует дуракам и влюбленным и, особо не выясняя, кем же именно они представляются Всевышнему, Данька с Липой радостно затолкались в пропахшее машинным маслом и табачным дымом нутро "КамАЗа", неожиданно притормозившего на безнадежный уже взмах руки.
Это позже Данька прочитает любимой целую лекцию о том, что "КамАЗ" самая наша машина, что жлобы на нем почти не ездят и что хоть и не бегает он на тысячи километров, как "вольво" или "мерседесы", но свои кровные двести-триста разделит с тобой с радостью, - сейчас же они были просто счастливы, и Данила чувствовал, как благодарно и тихо вновь лучились ее глаза.
Водитель оказался простым и улыбчивым парнем из Чудова, куда и гнал сейчас машину из Москвы уже порожняком, следовательно, до Питера он не довозил их всего каких-то сто километров, что казалось теперь сущей пустяковиной, несмотря на недавнее еще уныние.
То ли от страшного и постоянного грохота в кабине, то ли от излишней внутренней уверенности водитель имел привычку постоянно повторять свои вопросы и вообще переспрашивать. Но и эта, в пьяном застолье наверняка нестерпимая, его особенность сейчас не раздражала, тем более что Данька, по давно уже заведенному между автостопщиками и дальнобойщиками обычаю, не давал ему и рта раскрыть и безостановочно сыпал анекдотами и смешными историями из своих бывших поездок.
Есть два неписаных правила автостопщика: это не давать заснуть водителю и ни в коем случае рядом не заснуть самому. Если не можешь - в кабине есть полка за шторкой, спи там, но ни в коем случае не нагоняй своим видом сон на дальнобойщика - не проснетесь оба!
Данька знал это лучше кого бы то ни было, да и на полку за шторкой ему
* * *
Поселились они у Саши, Липиного одноклассника, оставившего школу после девятого класса и переехавшего в северную столицу. Он был классным гитаристом, и известные команды его нередко приглашали в гастрольные туры, когда у самих случалась какая-либо непредвиденная нехватка гитаристов. И это несмотря на молодость и раннее опять же пристрастие к наркотикам. Из-за них-то у него и вышел скандал с родителями, после которого Саша чуть не начал бомжевать, да случилось так, что в Питере как раз в это самое время отошла в жизнь вечную его бабушка, оставив в наследство их семейству альбомы со старыми фотографиями, неуклюжий и громоздкий комод, переживший блокадную зиму, а главное - огромную однокомнатную квартиру на Мойке, находившуюся на третьем этаже "памятника архитектуры, охраняемого государством", - то есть обыкновенного питерского дома, возведенного, правда, еще аж в ХVIII веке.
На семейном совете, куда после долгих поисков был приведен и длинноволосый изгой Сашка, было решено дать ему последнюю возможность к исправлению и отпустить на проживание и жизненное обустройство в город белых ночей и великих поэтов. Ошалевший от прихлынувшего счастья бунтарь тут же наобещал с три короба, ввернул что-то про серьезное служение музыке и знаменитый питерский рок-клуб, после чего, к взаимному удовольствию сторон, усвистал за своей непутевой путеводной звездой на берега Невы. Сделано это было вовремя, потому что родители его затевали в ту пору очередной междусобойный скандал с неясным исходом, а затевать такие скандалы, как известно, лучше, когда есть ощущение, что свой родительский долг ты уже выполнил.
Впрочем, кроме родителей и покойной бабушки, Сашкой его никто из знакомых уже давно не называл - прозвище у него было Емайл. Когда и как оно прилипло к нему, сейчас (как это почти всегда и бывает) уже нельзя было узнать, вышло же оно, скорее всего, от известной Сашкиной присказки открывая любую газету или журнал, он любил схохмить: "Посмотрим, что у нас на емайл пришло...". Само собой разумеется, что ни компьютера, ни настоящей электронной почты у него никогда не было.
Зато что у Емайла действительно было, так это дорогущий и уникальный музыкальный центр, с усилителем и массой примочек, купленный однажды на шальные гастрольные деньги, и самая большая драгоценность, держа которую в руках Данька даже с удивлением заметил, что они, руки-то, у него подрагивают, - покрытая ровным и гладким, свекольного цвета, лаком концертная гитара "Джибсон стандарт полуакустик". Одна из тех, с которых все в рок-н-ролле начиналось когда-то. И была она у Емайла не заокеанской музейной редкостью, а самой что ни на есть рабочей, да еще с таким удивительным "своим" звуком, что они с Липой часами просиживали, слушая Емайла и даже ни разу не вспомнив о сигаретах. Ну и играл же он!..
Как тогда смотрела Липа на него, как сияли ее глаза! В такие моменты Даньке становилось страшно-страшно, что он не сможет удержать ее. Не с Емайлом, так с кем-нибудь другим. Но потом Данила перестал бояться, тогда он еще слишком верил в себя, а Липа - Липа тоже верила в него.
Странно, ему никогда не приходило в голову как-нибудь переиначить ее удивительное имя, никаких там "Липуличек" и даже "Липочек" - только "Липа" и "девочка моя". Они совсем не сюсюкали между собой. Данила был уверен, что так и нужно, что и Липа так чувствует, что она его понимает.