Вечный странник

Вартанян Вартан Липаритович

Комитас искал место, где мог бы развернуть более интенсивную деятельность. Им, как ему казалось, мог стать Константинополь. В Константинополе, этом крупном культурном центре западных армян армянская песня, можно сказать, переживала процесс «отуречивания». Пропаганда армянской народной песни должна была способствовать укреплению национального самосознания тамошних армян. Константинополь тесно общался с Европой, и, наконец, оттуда было легче поддерживать связь с зарубежными армянскими колониями. При возможности он организовал бы там хор, может быть, удалось бы основать консерваторию. Решение было принято.

Под предлогом посещения родных мест Комитас оставил Вагаршапат.

Глава 5

НЕОКОНЧЕННЫЙ ПУТЬ

Вместе с

художником Фаносом Терлемезяном Комитас поселился в Константинополе на улице Банкалты-Шитак. Терлемезян недавно вернулся из Парижа, а Комитас решил навсегда обосноваться в Константинополе. Два старых друга сняли трехэтажный дом. Комнаты на первом этаже были отведены под столовую и кухню, причем окна кухни выходили в сад, где росли роскошные цветы. Большую комнату с примыкавшим к ней балконом на втором этаже занял Комитас. Ее он оборудовал под гостиную и кабинет. Сюда он перенес рояль и фисгармонию. Здесь же он устроил знаменитый свой угол подарков. В небольшом застекленном шкафу хранились подарки, полученные им в разное время от почитателей его искусства. Тут были самые разнообразные вещи — редкие книги и рукописи, изящная чернильница, золотая и серебряная ручки и т.п. В бархатном роскошном альбоме с любовью хранил он портреты дорогих ему людей, здесь были и Хримян Айрик, и Хачатур Абовян, Маштоц, Микаел Налбандян, Чайковский, Дебююси, Айвазовский, Раффи, Акоп Паронян, Маргарита Бабаян. И, конечно же, были здесь и портреты его любимых учеников — Ваана Тер-Аракеляна, Арменака Шахмурадяна и многих других. Были в альбоме портреты поэтов и писателей, которых он лично знал — Варужана, Сиаманто, Зопраба. Ованнеса Туманяна, Ерванда Отяна, здесь же фотографии хоров, с которыми он работал, и еще хранилось в альбоме изображение Вардана Зоравара. Он с любовью хранил эти вещи и аккуратно каждый день снимал с них пыль. Пол в комнате был покрыт великолепным армянским ковром, под стенами стояли обитые бархатом кушетки; дополняли обстановку картины — пейзажи Терлемезяна, Егише Тадевосяна и других художников. На том же этаже, в двух маленьких комнатах хранились работы Терлемезяна. А третий этаж Тер-лемезян целиком занял под мастерскую.

Друзья весь день работали, а в условленный час встречались и совершали дальние прогулки к берегам Босфора и Мраморного моря. Терлемезян готовился к предстоящей всемирной выставке. Комитас был занят вопросами организации хора. Им обоим в ближайшем будущем предстояло выдержать экзамен перед общественностью. И поэтому оба они работали энергично, не покладая рук.

В организованный хор «Гусан», в состав которого вошли триста человек, Комитас набрал мальчиков и девушек — учащихся армянских семинарий, педагогов, и способных детей из школ этого региона. Отбор был произведен со всей строгостью, и в хор попали только те, у которых были и хорошие голоса, и отличные музыкальные данные. Репетиции проводились в основном у Комитаса дома. Комитас тщательно работал над каждым номером программы. Он напевал им все восемь голосов, подробно останавливался на звучании песни, объяснял им слова и выражения в тексте, анализировал содержание песни. Когда программа была целиком готова, как солдаты у хорошего военачальника; каждый хорист знал свою роль и место в предстоящем выступлении. Репетиции эти походили и на лекцию, и на концерт, и на устный рассказ о народе, родившем эти песни. Еще задолго до концерта мероприятие Комитаса вызвало большой интерес у общественности. Все с нетерпением ждали концерта. Наконец, в газетах появились объявления о концерте, который должен был состояться в Пти-Шане. Билеты были распроданы заранее. Зал едва вместил ничтожную часть всех желающих попасть на концерт. Публика волновалась. С назначенного часа прошло уже пятнадцать минут, а занавес все не открывался. По залу прошел слух, что концерт отменяется. Кем? Турецким правительством? Нет. Армянской церковью. И действительно, на сцене за занавесом происходило следующее. Комитас собирался уже начинать, когда к нему подошел человек духовного звания и, протянув ему запечатанный конверт, потребовал незамедлительно вскрыть его. Неуместное появление священнослужителя вызывало у Комитаса подозрение.

— Что, запрещаете концерт?

— Да, святой отец, патриарх запрещает ваш концерт.

Комитас торопливо вскрыл конверт. На скрепленном печатью листе он прочитал: «Милостивый брат Комитас, ур. Согомонян.

Ваше преподобие, к сожалению, должны Вас уведомить, что противоречит священному закону и канону нашей церкви исполнение церковной литургии на светской сцене, каковым является исполнение на сцене Пти-Шана. Посему, во избежания соблазна, запрещаем исполнение части I

объявленной Вами программы и одобряем исполнение второй части во удовлетворение почитателей Вашего бесподобного пения.

Остаюсь преданный Вам патриарх

Гевонд, ур. Дурян.»

Ученики Комитаса впервые видели своего вардапета таким возмущенным. Читая письмо, он краснел, а после лицо его побелело от гнева, губы задрожали. Минутная вспышка гнева прошла, и он, обуздав свои чувства, спокойно произнес:

— Хотите провалить мое дело, оскандалить меня? Если собирались запретить, почему не сделали этого раньше? Афиши за месяц уже расклеены в городе. Скажите там у себя, что я никаких патриархов не знаю. У меня есть разрешение католикоса.

Комитас достал из кармана камертон и направился к хору. Аплодисменты, обычно венчающие концерт, раздались на этот раз в начале, когда на сцене подняли занавес. Это была большая победа Комитаса.

Знаменитый концертный зал не видел еще такого успеха.

Восторженно отзывались о концерте и константинопольские газеты, и не только армянские, но и итальянские, греческие, французские и даже турецкие. Армянская песня была у всех на устах. Каждый концерт завершался праздником. В зале творилось нечто невообразимое. После концерта «волшебного» вардапета на улице обычно ждала карета, забитая цветами. Карету провожала толпа его поклонников. Видя любовь и восторженное отношение своих поклонников, Комитас однажды сказал:

— Я чувствую, что умирать буду счастливым... что на могиле моей всегда будут лежать любимые мои цветы...

«Черт побери!» Но кого?..

В Константинополе очень многие теперь знали трехэтажный дом на улице Балканты-Шитак. Дом этот стал истинным храмом музыки. Сюда приходили греческие музыковеды поговорить с Комитасом о византийских невмах (хазах), заходили к нему итальянские, немецкие и французские композиторы и дирижеры. Турецкие музыковеды и композиторы советовались с ним об основании турецкой консерватории и оперного театра. Его лекции и концерты многим армянам открыли глаза на духовное богатство своего народа, чьи песни в Константинополе теперь пели и армянин, и турок, и славянин, и грек, и итальянец.

Часто заезжали теперь на улицу Банкалты кареты. Останавливаясь у дома, где жил Комитас, гости, не выходя из Кареты, спрашивали Комитаса, и по ответу слуги, старика Геворка, либо поднимались наверх, либо отъезжали. Разные приходили люди, и каждый со своими привычками. К примеру, заместитель министра внутренних дел Османской империи француз Гьюмбер, обычно поднимаясь к Комитасу, пел ту из его песен, которую выучил в этот день.

На этот раз перед домом остановилась золоченная карета церемониймейстера императорского двора Исмаил-бея. Разодетый придворный приехал смотреть работы Фаноса Терлемезяна. Терлемезян провел его в свою мастерскую и после того, как гость осмотрел работы, спросил:

— Может, его превосходительство хотел бы встретиться с Комитасом?

Почел бы это за честь, если не помешаю.

Терлемезян постучал в дверь кабинета. Оттуда раздался голос Комитаса:

Hereine.

Терлемезян толкнул дверь и пригласил гостя войти. Комитас сидел перед роялем. Он встал навстречу гостю. Комитас попросил старика Геворка сварить им кофе. Исмаил-бей говорил о наслаждении, которое испытал, побывав на концертах Комитаса. Он сам учился во Франции и слышал многих известнейших музыкантов, но подобного чувства не испытывал еще ни разу. Он с завистью вспомнил и о том, что Комитас дает уроки музыки жене и детям наследника турецкого престола. Они выпили кофе и гость, обратясь к Терлемезяну, сказал:

Смею ли я просить Комитаса-эфенди исполнить какую-либо песню?

Комитас в ответ на эту просьбу сел за рояль. После недолгого раздумья он спел на немецком языке серенаду Шуберта. После окончания песни в комнате еще долго царило молчание, до того, присутствующие были взволнованы. Наконец Исм аил-бей сердито кулаком стукнув по столу, встал:

Sapristi (черт побери), восемь веков существует наше государство, а таких артистов и такого храма искусства мы не имеем!

Потом он извинился за несдержанность, поблагодарил за гостеприимство и, вежливо откланявшись, вышел.