Вечный юноша
Шрифт:
Из письма В. Мамченко
Я пригласил к себе Кобякова, и заболев, не успел его предупредить. Он приехал и живет у меня и каждый день навещает меня в больнице. Приехал он, конечно, не зря, т. к. устраивает свои дела в местных редакциях и издательствах. Напор у него непостижимый! Энергии, самоуверенности, а, может быть… как бы помягче выразиться?
Ну, словом, действует и действует, нужно сказать, «по-кобяковски».
Всякая «хлестаковщина» меня всегда раздражала, сомнительной мне кажется и своеобразная «кобяковщина».
Выдает себя за корреспондента «Правды» — действительно
Ведь это, бог знает, какая чушь!
Чего стоит заключительная картинка, под занавес, под Эдгара По в кавычках.
Я ему прямо сказал, что считаю это литературной нечистоплотностью — так писать. Ведь никогда Кобяков у Бунина не бывал. Но он мне заявил, что это «рассказ», а не воспоминания, что он поэт, а не мемуарист, и стал уверять будто Паустовский пришел в восторг от его рассказа о Куприне.
— А о Маяковском и о Бунине я написал гораздо лучше! — заявил Митя.
И смех, и грех!
Алма-Ата очень ему понравилась. Литературные знакомства он завел. Но хвастовство его необузданно!
Снегин, главный редактор «Простора», подарил ему свою последнюю книгу. Митя (…) карандашом сделал свои замечания — восторженные (еще бы, ведь Снегин главный редактор) и критические. И сегодня мне заявил, будто Снегин после Митиного разбора его, снегинской, книги пришел в такой восторг, что пригласил его в «Простор» в качестве худ. редактора:
— Вот, такой редактор нам нужен!
Словом, из Барнаула он хочет перебираться в Алма-Ату. Кстати, я ему тоже советую это делать, т. к. преимущества Алма-Аты несомненны.
Чего я боюсь, зная Кобяка, и об этом я его дружески предупредил, как бы подмостки его славы не оказались шаткими.
Дал мне прочитать два своих рассказа, которые он уже отдал в «Простор» — «Русский Париж» и «Резистанс». В них я нашел такие перлы, что за голову схватился!
«В это время (это 20–30 гг.) в Париже издавалось много советских журналов (???), я редактировал “Ухват”, в нем печатались А.М. Ремизов, Вас. Шухаев, А.О. Анненков (и еще какие-то имена, которые я узнал у Ю.С.)…»
Я спрашиваю:
— Митя, какие советские журналы?
— Ну, «Парижский вестник» (?), ну, вообще и другие «просоветские»…
— Так что же твой «Ухват» без контекста тоже, выходит, был советским журналом?
— Ну, просоветским.
В «Резистансе» главный герой художник Водовозов — он сражается во всех кварталах Парижа, с ним «Степка» — русский мальчишка, а потом набирается целый детский отряд. Степка — это мой Игорь.
По словам Игоря, он столкнулся в восстании с Митей на st. Michel и единственным их «подвигом» было, когда на бульваре появился немецкий мотоциклист — они с Митей бросились в ближайшую подворотню!
Водовозов — это Кобяков. Я ему заметил, что догадываюсь: «во всех редакциях ты, конечно, даешь понять, что из “скромности” ты заменил себя “вымышленным героем”». Он смутился, но сделал вид, что не расслышал меня.
В рассказе имеется такой абзац:
«Caupa!
При его полном незнании французского языка, он, оказывается, не подозревал, что это будущая форма от глагола alter — g irrais, tu iras, L ire… и ca ira принял за какой-то древний революционный клич от латинского ira — гнев.
Понадобилась французская грамматика, чтобы он эту глупость вычеркнул, причем он все-таки продолжал настаивать на своем.
Однако, сделал все поправки, на которых я настаивал, и, сославшись на то, что он случайно дал в редакцию черновики — подменил рукопись.
Я ему посоветовал, чтобы «Резистанс» он совсем изъял — куда там!
Еще курьез: на площади St Michel фигуру (над фонтаном св. Михаила, поражающую мечом поверженного дьявола, он превратил в св. Георгия, копьем поражающего дракона. И убедить его в противном не было никаких сил.
Черт знает что! Как сказал Игорь:
— Дядя Митя ничего не боится, memi pas exri eichiculi!
Сегодня я его провожал в Барнаул.
Он уехал обиженный на меня за то, что я не признал его бесспорную гениальность. Словом, Кобяк остался Кобяком!
Хотя я полагаю, что моя правка (хотя и жесткая) была подлинной дружеской услугой. Ведь, вся эта чушь могла появиться не только в «Просторе», но и в будущей (?) книге.
Книгу эту, как оказалось, после правки, пока еще ни одно издательство не приняло. В письме он мне сообщил, что у него уже принято 4 книги. На поверку оказалось, что «Детгиз» взял сокращенную «Повесть о словах», обещая ее издать в 1964 г.
После его путаных объяснений я и в этом не уверен. Что-то он и тут брешет.
Вообще он страшный чудак. Стоим у вагона. Спрашивает проводницу:
— Сегодня вечером будет чай? — (поезд уходит в 9 часов вечера). Она отвечает, что пока она проверит билеты, пока раздаст постельное белье, будет 12 часов ночи — так что чай кипятить будет поздно.
Митя:
— Ну, это для меня пустяки, в 12 ночи я пишу, до 2 ночи обычно. Только я пью не чай, а кофе.
Моя реплика:
— Зачем же ты рассказываешь девушке свою биографию, до которого часа ты пишешь и что пьешь?
Хотя отлично понимаю, как же не рассказать первому встречному — поперечному, что он «пишет», что он писатель и корреспондент «Правды». На том основании, что у него карточка корреспондента, он всюду лезет без очереди. Хотя для этого нет никакого основания. Тех, кто начинает ругаться, он не слышит, или делает вид, что не слышит; более сдержанные смотрят на него, как на сумасшедшего старика, необычайно дикого вида!
Умора! Не удивительно, что в Барнауле — по его словам — довольно скоро вокруг него образовался некий «vakuum» — пустота, и вероятно, не совсем благожелательная. Нелепейший человек и по виду и по содержанию. Газет не читает. В нашей — жизни это явление совершенно необычайное. Одно обстоятельство вызывает у меня искреннее сочувствие и жалость. Ведь внешний мир существует для него только зрительно — он живет в абсолютной глухоте. Слухом он его не воспринимает.