Ведьма и князь
Шрифт:
– Бежим, Малфрида! Бежим!
И так и кинулся в чащу, понесся к спасительному селению Сладкого Источника, куда уже много времени никакая нежить заглянуть не смела.
Малфрида тоже бросилась прочь, но не за Мокеем, а заскочила в избу, дверь захлопнула и стала быстро шептать заговоры. И лишь через время, когда шум в лесу стих, осмелилась выглянуть наружу.
Глаза у рогатых черепов уже погасли, однако было светло от вышедшей полной луны. И Малфрида увидела, как перед ее избушкой сидят на земле лесные духи, глядят на дверь.
– Что, едва не отреклась от сил-то? – спросил маленький красноватый листин. И проворчал: – Еще немного – и прервалась
– Было дело, – вздохнула Малфрида. – Но ведь и Мокей мне мил. Отчего было не приласкать?
Они ворчали недовольно. Корявый пушевик даже взмахнул длинной сучковатой лапой, словно грозил кому-то. А тут из темных зарослей с тяжелым вздохом вышел огромный сутулый и лохматый леший.
– Мы тебя, чародейка, своей приняли, защиту и покровительство предложили. Так что решай уже, кто тебе дороже: мы или этот пахнущий овином Мокей-вдовий сын.
– Конечно, вы, – засмеялась ведьма. Глаза ее мерцали желтым светом. – Конечно, вы, милые мои. И чтобы поверили, я вас сейчас ушицей угощу.
Сказала заклятье, пустив с руки, струю огня на сложенный перед домом валежник, – и огонь враз вспыхнул. А русалки и бродницы [86] вмиг наполнили с рук поставленный на костер котелок ключевой водой. Больше всего старалась берегиня [87] сладкого источника, приговаривая, словно успокаивала прочую лесную нежить:
86
Бродницы – водяные духи, охранители бродов, по виду миловидные девушки с длинными волнистыми волосами.
87
Берегиня – дух воды, следящий за чистотой источников и колодцев.
– Мокей, он ведь не самый плохой из селения будет. Никогда рыбьи кости и потроха в текучую воду не сбрасывает, а, возвращаясь с торгов, обычно сладкий кренделек моему источнику преподносит. Да и остальные жители балуют меня подношениями и дарами. Так что простим Малфриду, за то, что со смертным ласкалась.
Вскоре вода в котле забулькала, запахло разваренной рыбой. Лесные духи жадно вдыхали ее аромат. Только кто-то спросил:
– Ты пса своего заколдовала? Не кинется?
– Спит, – успокоила их Малфрида. – И чего вы моего Белолапого так невзлюбили?
– Это он, рожденное среди людей создание, нас невзлюбил. Да и вообще людские собаки с нами не ладят. Иное дело их дикий брат – волк. Вон, кстати, погляди, чародейка.
Они указали на заросли, за которыми виднелся жуткий силуэт с острыми ушами. При свете луны он казался огромным.
Но был это даже не волк, а волколак [88] . Стоял неуклюже на задних длинных лапах, опираясь передними на ствол дерева, потом задрал узкую морду к луне, завыл пронзительно и тоскливо.
88
Волколак – превращающийся в волка человек, оборотень
– Что ж он так мается, бедный, – засмеялась ведьма. Глаза ее горели желтым светом, волнистые волосы вились, как живые. – Позовите и его на угощение.
Но волколак уже убегал в чащу, слышался треск валежника
– Нельзя, – пояснил скрипучим голосом пушевик. – Он оборотень. Получеловек, полуволк. По сути, он живет среди людей, только в такие вот лунные ночи в нем просыпается волчья сила. Укусил его как-то такой же волк-оборотень, с той поры и мается. И среди людей не уживется, и с волками ему не жить, и нас сторонится.
– А кто он в людском обличье? Знаете?
– Знать-то знаем, но сказать... Вот если хозяин позволит.
И все стали поглядывать на огромного лешего. У того только глаза блеснули на лохматой морде.
– Как говорится среди людей, много прознаешь, быстро состаришься. А ведь такой красе, как ты, этого страсть как не хочется. Особенно с той поры, как по вине волхвов глупых, отдавших силу этой земли какой-то ведьме непутевой, перестали в нашем краю бить источники живой и мертвой воды. Чтобы найти теперь эту водицу чародейскую, тебе не один лес пройти придется, Малфрида. Потому и не бери дурных мыслей в голову, не отягощай лишним знанием красу свою, чтобы не состариться.
Ведьма при этих словах отворачивалась, помешивала в котле. Уха была почти готова, и она стала разливать ее, еще дымящуюся, своим ночным гостям. Они ели, кто прямо из сложенных ковшиком ладоней, кто слизывал с руки, кто просил хлюпнуть ему в рот, а кто лакал с земли. Холоднокровной нежити только что сваренная, исходящая паром уха не казалась слишком горячей, может, только немного тепла передавала. А ощутить частицу тепла нежити лесной было ох как приятно!
Потом началось веселье. Лесные духи пели что-то, скакали, выли, стрекотали. Русалки повели свой призрачный хоровод, пушевик раскачивался, поскрипывая, мелкие листовые и травяные духи кувыркались, катались комочками с пронзительным визгом. От их веселья налетали порывы холодного ветра, гнулись деревья, летела пожелтевшая листва, трещал в чаще валежник. Все вокруг выло, колебалось и дрожало, а Малфрида, смеясь, взлетала и кружила в воздухе. И ее переполняла такая радость, такое веселье! Разве не стоило это упоительное ощущение того, чтобы унять зов плоти да отвадить от себя пригожего Мокея?
А Мокей-вдовий сын в это время трясся в углу в своей избе. Мать Граня, видя, что с сыном неладно, но, считая, что он попросту захворал, поспешила накрыть его теплой медвежьей шкурой, наказав своим челядинцам разогреть на огне травяной отвар на меду. А Простя даже решилась сбегать в избу отца, попросить сушеной горчицы, чтобы на ночь засыпать мужу в носки. Так он скорее согреется и выдюжит.
Но, когда Простя, пробежав между избами селения, возникла на пороге отцовского дома, Стогнан обругал ее.
– Что же ты, глупая, в такую ночь на улицу выскочила! Сиди теперь тут, пока заря не настанет. И не перечь! В лесу-то, слышь, что творится.
Родовичи, не прекращая заниматься домашними делами при свете лучин, прислушивались к разыгравшемуся в лесу ненастью. Треск, свист ветра, отдаленный волчий вой, скрежетание...
– Не иначе как нежить лесная на пирушку собралась, – подшивая подол поневы [89] , заметила бабка Горуха. – Сейчас, когда лес теряет листья, а осенние дни становятся все короче, как раз у нечисти сил и прибавляется.
89
Понева – запашная славянская юбка