Ведьма и парашютист
Шрифт:
Он, было, сжалился над ней и приготовился слушать, но тут вокруг печи вдруг началась большая кутерьма. Первым пришел Гейнц и ловко разжег на колосниках веселый огонь, в который два молодых парня в высоких сапогах со стальными гвоздиками начали подкладывать мелко наколотые сухие полешки, заранее заготовленные в поленницах под школьным забором.
Как только в печи заплясало пламя, на ветвях всех кленов в школьном дворе вспыхнули десятки разноцветных лампочек и осветили притаившиеся под церковной стеной длинные столы, на которых стояли дубовые бочонки, наполненные золотистыми шарами теста. Возле столов уже выстраивались ряды нарядных матрон в белых кружевных фартуках и в белых крахмальных чепчиках. Завершив построение, они разом, как по команде, высыпали на каждый стол горки муки из холщовых
Ури на миг показалось, что он оказался на оперных подмостках, с которых сейчас слаженный хор веселых дровосеков в высоких сапогах со стальными гвоздиками и пышных матрон в белых крахмальных чепчиках грянет что-нибудь возвышенное, вроде: "Сатана там правит бал, там правит бал, там правит бал!"
И, действительно, музыка на площади оглушительно взвилась вверх, ведущий тенор выкрикнул первые слова, и вся толпа, нестройно вторя ему, запела что-то про ловкого черта, который отобрал у своих неудачливых друзей золотое колечко. Ощущение театральности происходящего было таким подлинным, что Ури даже начал озираться по сторонам в поисках актера, подходящего на роль Сатаны. Гейнц был несомненно герой отрицательный, но низшего ранга - скажем, провинциальный леший, не более, а уж два бритоголовых оболтуса в сапогах, несмотря на свой рост, и на это не тянули. И вдруг Ури почувствовал на себе чей-то взгляд, тяжелый и обжигающий. Он быстро обернулся в направлении источника и столкнулся глазами с Отто, - тот сидел в своем кресле позади третьего стола справа и неотрывно смотрел на Ури. Только тут Ури заметил, что пухлая дама в чепце, раскатывающая тесто на этом столе, не кто иная, как фрау Штрайх. Отто сидел за ее спиной, излучая почти физически ощутимую черную волну зла, так что Ури без всяких скидок тут же определил его на роль Сатаны. Или, в крайнем случае, на роль того черта, который отобрал у своих друзей золотое колечко.
– Так ты приволокла сюда отца?
– спросил он Инге.
– Традиционный семейный выезд, - беспомощно пожала она плечами, - Не забывай, что мы - местные феодалы и обязаны блюсти.
Тут музыка замолкла, - оркестр делал перерыв каждые четверть часа, чтобы музыканты могли выпить пива, - и воздух наполнился громким ревом множества автомобилей, подъезжающих со стороны шоссе, взбирающихся в гору или маневрирующих, чтобы припарковаться. С холма, на котором стояла печь, была видна почти вся витая обрывистая дорога, ведущая к Нойбаху из большого мира, - она выглядела, как гирлянда сдвоенных автомобильных фар, медленно наползающих на деревню из бесконечного лесного простора.
– Господи!
– невольно вырвалось у Ури, - Весь мир сюда съезжается, что ли?
– Может, не весь, но половина, - усмехнулась Инге, - Погляди вниз: это начало очереди за луковым пирогом.
Ури обернулся и ахнул: вниз по холму, обвивая его серпантином, выстраивалась длинная вереница нарядных пар, хвост которой обегал всю площадь по краю и терялся где-то в темноте дальних улиц.
– И ты уступила фамильную честь создания начинки для это- го великого пирога каким-то захудалым профессоршам из Верхнего Нойбаха?
– шутливо ужаснулся Ури, но Инге не отозвалась на его шутку. Лицо ее омрачилось:
– Т-с-с! Вот они, везут начинку, - прошептала она ему на ухо.
От этого легкого касания ее губ у него за ухом, кровь его, прерывая дыхание, привычно взметнулась от низа живота к горлу, но он, все-таки, успел с сожалением подумать, что ему не избежать вовлеченности в ее проблемы и тайны. Что у нее есть тайны, он не сомневался, - бывали минуты, когда концентрация напряженности силовых полей в замке накаляла там атмосферу до полной невыносимости.
Громкий крик "Посторонись!" прервал его сожаления, - по узкой, мощенной красным камнем дорожке, взбегающей вверх по холму параллельно ступенькам, дюжий молодец средних лет в джинсах и кедах катил сетчатую тележку, заполненную высокими кастрюлями, прикрытыми блестящими крышками. Следом за ним к печи направлялась стайка молодых женщин, тоже в джинсах и кедах. Все они на ходу повязывали белые крахмальные фартуки поверх своих застиранных спортивных маек. К запаху дыма примешался острый аромат свеженарезанного
– Это и есть твои профессорши?
– спросил Ури, - Какие-то несолидные вертихвостки. Впрочем, домики у них очень даже неплохие. Я их хорошо рассмотрел, пока Клаус таскал дракона по Верхнему Нойбаху.
Профессорши со своими кастрюлями быстро растасовались по столам.
– Я думаю, ты ошибаешься.
– Инге подхватила поднос и пошла к дверям.
– Ты не всегда так сразу бежишь на его зов, - упрекнул ее Ури, чувствуя себя одновременно и виноватым, и обиженным.
Как только Инге отворила дверь в коридор, Ральф тут же сменил скорбный вой на радостный визг и, чуть не сбив ее с ног, восторженно бросился передними лапами ей на грудь. Инге стряхнула с себя его тяжелые лапы и позвала ласково:
– Пошли со мной, псина.
– А я?
– спросил Ури - Мне тоже итти?
– Не нужно, ты его раздражаешь.
– Кого - этого?
– Ури кивнул на Ральфа.
– И этого, и того. Так что лучше оставайся тут. Я тебе позвоню, если будет нужно. Только не засыпай, подожди, пока я вернусь, мы ведь не договорили.
– Что же мне пока делать, телевизор смотреть, что ли?
Инге остановилась на пороге:
– А ты подумай.
– О чем мне думать в три часа ночи?
– Я дам тебе тему для размышлений: представь себе, что Карл - тот самый профессор, радикальные взгляды которого когда-то казались мне откровением.
И вышла в темноту на колокольный зов, оставив Ури наедине с Карлом, который оказался бывшим профессором, бывшим любовником, бывшим гуру и Бог знает кем еще.
ИНГЕ
Инге еще с порога поняла, что на этот раз Отто и впрямь не в порядке, безо всякого притворства. Вообще-то за эти годы он сам приучил ее не слишком доверять его театральным спектаклям с предсмертными хрипами и закатившимися глазами, но сегодня он даже выглядел не так уж драматично - наверно потому, что страдал истинно, а не на показ. Сердце Инге сжалось от смешанного чувства жалости и вины: страсть к Ури - или любовь, или просто наваждение, кто знает?
– захватила ее настолько, что она последнее время совсем забросила отца.
Пытаясь удержать его жалкую искуственную руку, слабо, но настойчиво колотящую в рельс, она несколько раз повторила утешительно:
– Все в порядке, Отто, успокойся, я здесь.
Но он, не замечая Инге, продолжал упорно отстукивать что-то короткое и незнакомое - вроде бы одно слово, которое она не смогла сразу расшифровать, хоть и привыкла схватывать налету не слишком сложные требования и просьбы отца. Поспешно закатывая рукав его ночной сорочки, чтобы измерить ему давление, она пыталась понять, чего он добивается. Выходило что-то несусветное, вроде "не нагрела" или "обгорела". Решив, что это бред, Инге мысленно отмахнулась от его настояний, тем более, что давление оказалось угрожающе высоким. Она нашла в настенной аптечке нужную ампулу и, быстро наполнив шприц, отстегнула протез, - поразительно, но именно сегодня, словно предчувствуя приступ, отец ни в какую не согласился снять протез перед сном, - перетянула культю повыше локтя резиновым жгутом и стала искать подходящую вену для укола. Она надеялась, что ей удастся приостановить развитие гипертонического криза - очень уж не хотелось тащить старика среди ночи в больницу, да и сил, честно говоря, на это не было. Пока она медленно вводила в вену лекарство, обрубок отцовской руки продолжал ритмично дергаться в ее ладони, наверняка отстукивая то же самое непонятное слово. Но после всех сегодняшних передряг у нее просто не было сил напрячься, чтобы распознать нечеткие знаки его воли.
Лекарство, слава Богу, подействовало почти сразу: уже через несколько минут веки Отто дрогнули и он открыл глаза. Взгляд, правда, был еще затуманенный, но он быстро прояснялся, да и цвет его лица начал постепенно возвращаться к норме, так что с больницей можно было, пожалуй, повременить. Наново измеряя отцу давление, которое, к счастью, тоже плавно спускалось к нормальному, Инге мучилась вопросом, связан ли этот ночной приступ с давешним спектаклем? Или просто старику уже не под силу такие торжественные выезды и многолюдные праздники?