Ведьма княгини
Шрифт:
Он вдруг вскинул руку, пелена его накидки взвилась, разрослась, закрывая все вокруг. Потом медленно опустилась, будто скрыв и вновь явив все. Миг — и они были одни. Промелькнули мимо какие-то тени, кто-то застонал, кто-то вскрикнул удивленно. И вот они вдвоем стоят на той же поляне, но нет уже ни Годони, ни чародея в турьей накидке, никого иного. Только ветер дул порывами, развевая длинные волосы Малфриды.
— Где все? — почти буднично спросила Малфрида.
Черный силуэт немного склонился к ней, из мрака проступил страшный оскал, как будто Кощей улыбался.
— Ты не боишься, — в его глухом голосе слышалось
Нет, она боялась. Сердце стучало, тело сотрясала мелкая противная дрожь. Кощей подавлял ее, и ведьме стоило неимоверного труда повторить свой вопрос.
— Куда ты дел всех?
Кощей повел плечом.
— А кого куда. Восвояси отправил, кого по домам, а кого просто подалее, там сами разберутся. Колдуны ведь, хоть и ничтожные, но с чародейством все же знаются.
Вокруг них была обычная темная ночь, такая глухая, как в предрассветные часы, когда все замирает и наступает полная тишина. Только ветер веял, разметывая слабые огни догоравшего колдовского костра. Подле него еще валялся на боку перевернутый большой котел, еще слышался слабый запах разлившегося колдовского варева.
— А ведь я искал тебя, Малфрида, — произнес Кощей своим тяжелым голосом, словно откуда-то издали, хотя стоял совсем рядом и осматривал ее с таким интересом, что древлянка кожей ощущала скользящую цепкость его взора. От этого Малфрида стала замерзать, куталась в свои волосы, как в накидку, колени поджала, обхватив их. Но ответила, как огрызнулась:
— Что-то всем ныне Малфрида понадобилась. А я и не знала, что я Малфрида. Но тебе-то я зачем?
— С собой хочу позвать. Пойдешь?
— Нет.
Но уже ощутила, как он будто притягивает ее к себе, а потом показалось, что он взял ее за руку своими костистыми ледяными пальцами, и кисть ее стала застывать, мерзнуть почти до боли. Малфрида рванулась, зарычала на него утробно, изо рта даже выросли клыки, глаза засветились. От него шла такая волна силы, что и в ней будто что-то отозвалось, ее ногти вдруг стали острыми когтями, и она взмахнула свободной рукой, рванула этот мрак под его капюшоном, почти с удовольствием ощутив, как зацепила, как заскрежетала по кости… Кости? Или камню? Или ледяной остов задела? Или то, что у этого Бессмертного еще могло называться плотью.
Кощей отпустил ее руку, засмеялся и жутко и равнодушно, но в то же время одобрительно.
— Вот сколько у тебя сил, когда ты подле меня. А пойдешь со мной, познаешь такую мощь, что все иное уже не будет для тебя ничего значить. Ни игрища эти слабосильные, ни людские страстишки, ни людской суд. Я смогу тебе это дать. Но для этого надо, чтобы ты сама захотела встать подле меня, согласилась служить мне. Ты ведь такая сильная ведьма!.. С тобой вместе мы многое сможем! Я, имея всю силу потустороннего мира, всю мощь холодной кромки между мирами, — и ты, рожденная женщиной, имеющая теплую кровь и возможности высылать потустороннее колдовство в сей мир. Я буду повелевать из-за кромки, а ты станешь проводницей моих сил в мире людей. И еще…
— Ничего не еще!.. — огрызнулась древлянка. — Я не пойду с тобой. И живой ты меня не возьмешь!..
Она кипятилась, была испуганна и зла, он же молчал. И вдруг ответил, что живой он ее и впрямь не возьмет — нет там жизни, куда увести ее хочет. И ему нужна лишь частица ее доброй воли, лишь
— Да нет у меня никакой силы, — застывшими от исходящего от Кощея холода губами отозвалась древлянка. — Даже Годоня говорила, что не может ее быть у меня, пока ребенка ношу.
Она хотела дать ему понять, что беременная ведьма — всего лишь баба брюхатая. Он же желал подчинить ее своему древнему и бездушному чародейству, он умел как уговаривать, так и подавлять. Вот и пусть узнает, что нет теперь в ней никаких сил чародейских. И другая теперь у нее жизнь. Пусть и нелегкая, но своя, без этого жуткого повелителя, чья воля уводит ее от мира Яви [47] куда-то… куда и заглянуть страшно.
47
Явь — реальный окружающий мир.
Кощей молчал. Долго.
— Вот оно что… — раздался наконец, как шелест ветра, его мертвенный голос. — Вот оно что. Я об этом и не подумал. Только подивился, отчего ты за Годоню цеплялась, чего не сама… даже не узнал тебя сразу из-за этого. А ты, оказывается, совсем без сил своих.
И вдруг захохотал. Опять его жуткий смех дробил пространство, щекотал в голове, отчего хотелось броситься на землю, впиться в нее когтями и клыками, зарыться…
— Что ж, оставайся, пока не пришло тебе время разродиться. Человечий дитенок… он просто человечий. Но ты придешь ко мне, придешь за своим Свенельдом, раз уж он мил тебе. Или за тем, что я тебе от него оставлю!
Кощей вновь стал смеяться зло и торжествующе, когда Малфрида вдруг кинулась к нему.
— Не тронь Свенельда! Я пойду за тобой, если оставишь моего мужа.
Он молчал какое-то время. И вдруг произнес:
— Вряд ли я смогу тебя взять сейчас, беременную. Нерожденная жизнь в тебе там замрет, погубив и тебя саму. А Свенельд… Меня жертвой человеческой вызывали, ее свежей кровью помечали Свенельда, а первая жертва сильнее того, что дают взамен. Мне дали за него злато. Много злата. А в злате моя сила.
— Я дам тебе больше, чем уплачено!
Малфрида сама не знала, отчего это произнесла. Но была убеждена, что сможет откупиться от проклятого Кощея. Вот и стала торговаться.
— Ты ведь злато любишь, Кощей Бессмертный. Чем больше у тебя злата, тем ты сильнее, в нем твоя сила.
— То только мое злато! — настороженно произнес Кощей, в его мертвенном голосе впервые появилась некая интонация. И Малфрида поняла, что она на правильном пути. Стала говорить, что она богата, что муж ее богат, они смогут заплатить. Даже когда Кощей опять помянул, что первую жертвенную кровь, раз жертва принята, нельзя отринуть, она продолжала доказывать, что полученное за отказ от Свенельда богатство поможет Кощею, добавит ему сил, порадует его.