Ведьма княгини
Шрифт:
Малфутка и раньше видела в Киеве княгиню Ольгу, считала ее видной и привлекательной, оттого так болезненно переносила все те слухи, что ее Свенельд неравнодушен к русской княгине. Да и сам он не сильно таился от жены, голос его всегда теплел, когда о княгине заговаривал. Пожалуй, с их первых встреч Малфутка об этом знала, волновалась всегда, когда Свенельд оставался в Киеве. Одно успокаивало: Ольга была всегда на виду, она мужняя жена, самого князя Игоря суложь… Была. Теперь же горькая вдовица. И вот она прибыла к Малфутке. Ночью. И смотрит так… Словно ничего важнее для княгини нет, как боярыня Свенельдова.
Малфутка невольно
— Здрава будь, княгиня, Ольга пресветлая.
От звука ее голоса застывшая на пороге Ольга будто очнулась. Резко оглянулась на столпившихся сзади челядинцев, на угодливо улыбающуюся Липиху.
— А ну вон пошли все. Чтоб духу вашего тут не было!
Захлопнула дверь, и еще не стих топот челяди по ступеням, как она кинулась через горницу к Малфутке, упала на колени у ее ног, схватила за руки.
— Помоги!.. Я ведь знаю, что ты можешь! Ты могущественная колдунья, я то знаю, и я молю тебя: помоги!..
Сказать, что Малфутка была поражена, — ничего не сказать. Она стала торопливо поднимать Ольгу, успокаивать, но та все цеплялась за нее, дрожала мелкой дрожью, умоляла:
— Мне и волхвы о тебе сказывали, и Асмунд говорил, даже боярин мой Свенельд признался, что ты могущественная древлянская чародейка. Такая, которая все может. Говорят, никто с тобой на Руси не сравнится. Вот и помоги, развей беду неминучую.
Оказалось, что все ее прежнее спокойствие было лишь заслоном для бушевавших в княгине чувств — страха и отчаяния. Теперь же она словно не выдержала, уронила этот заслон, и все ее горести и беды так и хлынули потоком, лишив воли и силы саму Ольгу, напугав и обескуражив Малфутку. Она стала вырываться из обхвативших ее рук княгини, пятилась. А та волочилась за ней по полу на коленях и все твердила, чтобы помогла ей, ибо такие силы идут на Русь, что мало кто помочь может, что тут нужно небывалое чародейство, а человека, способного на такое, подле Ольги как раз и нет. Вот только сказывали ей… и все на Малфутку ссыпались. Малфридой называли.
— Малфридой? — переспросила Малфутка.
Это варяжское имя некогда придумал для древлянки Свенельд, только он так порой мог назвать ее. И этим же именем она назвалась, когда встретилась с древлянскими волхвами в глухой чаще [34] . Но сейчас, когда это имя прозвучало из уст чужой ей княгини, оно вызвало в душе Малфутки такое смятение, что и передать нельзя. На нее вдруг так и повеяло каким-то забытым далеким временем, какой-то прошлой, утраченной жизнью. И появилась уверенность, что Ольга поможет ей открыть то, что затерялось в минувшем, чего она, как ни силится, вспомнить не может…
34
Об этом рассказывается в романе «Ведьма».
— Встань, княгиня! Негоже тебе вот так… передо мной. Встань, говорю!
От ее резкого голоса Ольга будто очнулась. Медленно поднялась, смотрела потерянно.
— Ты отказываешь мне? Мне!
И нахмурила соболиные брови.
— Мне не смеют отказывать!
— А я тебе еще ничего и не ответила.
Малфутка отошла, села на ларь под растянутой
— Рассказывай, что привело ко мне.
Ольга медленно опустилась рядом. Тяжело скинула свой мокрый плащ, весь забрызганный грязью, да и платье под ним хоть и лучилось парчой, но тоже было грязью измазано, сапожки расписные в комьях глины. Видно, неслась, себя не помня, княгиня до самых Дорогожичей по размокшей под дождем дороге, косы вон растрепаны, и косы эти знатные — тяжелыми петлями едва не до пола упали.
— Ну, что поведать мне хотела? — вновь спросила Малфутка.
— А ты будто не знаешь? Убили, казнили древляне князя нашего. Нашего… Ведь и твой он. Или забыла уже, как вы с ним любились?
Малфутка несколько раз моргнула. Взглянула на шрам на ладони. Она помнила князя там, в Киеве, когда он хватал ее за руки и кричал на нее. А выходит… Выходит, в их далеком прошлом было нечто такое, из-за чего Ольга ставит их имена рядом. И даже вдруг подумалось: а не от князя ли киевского она дитя под сердцем носит?..
Нет. Она помнила, что Свенельд нашел ее у древлян на исходе месяца просинца [35] , и с тех пор она ни с кем более не бывала, не любилась. Игорь же все это время был в иных землях. Так что зря на нее Ольга напраслину возводит. Однако… Однако отчего так волнуется ее сердце при мысли об Игоре? Отчего лишь единожды виденный ею князь снится ей порою?
— Не знаю, что и ответить тебе, княгиня, — отозвалась Малфутка задумчиво.
Та лишь махнула рукой.
— Не хочешь — не отвечай. Все равно я уже давно вызнала, что ты и есть та чародейка Малфрида, от которой мой муж голову терял, забывал с тобой все, меня забывал, сына нашего… Ну да нет больше Игоря, казнили его древляне люто. Знаешь как? Деревьями разорвали. И осиротели мы теперь… вся Русь осиротела.
35
Просинец — январь.
Она говорила вроде как спокойно, но глаза медленно наполнись слезами, тяжелые капли потекли по гладким щекам. Гладким, как у отроковицы юной, а ведь годочков Ольге было немало. Вон как ее не единожды принятая живая вода в красе держит. Да и душа у княгини не состарилась, если так убиваться может, если мудрость многолетняя не убавила в ней страстей. Если слезы сами собой льются при упоминании о погибшем муже…
— Как теперь буду без Игоря — не ведаю, — говорила Ольга осевшим от сдерживаемых рыданий голосом. — Ты-то со Свенельдом сошлась…
— А ты? — все же осмелилась спросить Малфутка.
Ольга как будто удивилась, глянула на боярыню, потом пожала плечами.
— А, Свенельд… Люди разное о нас с ним болтают, ну да люди глупы. Для меня же не было никого важнее и милее мужа моего Игоря, и за него готова я мстить люто.
В ее голосе зазвучал металл, глаза вмиг высохли, стали ледяными. И вдруг схватилась за горло, зажмурилась, зашаталась, словно держала на плечах ношу непомерную. И опять к Малфутке:
— Помоги! Земля у меня из-под ног уходит, сама Русь шатается, а без твоей помощи я не обойдусь. Не одолею древлян, если не поможешь. Понимаю, что твое они племя, да только Свенельд рассказывал, что не сладко тебе с ними пришлось, что чуть не сгубили тебя.