Ведьма в Царьграде
Шрифт:
Малфрида молчала, размышляя. Сейчас Свенельд сказал ей немыслимое: призвал отказаться от чародейства, бабой обычной стать, детей рожать от мужа. Да разве сможет она? Но, наверное, это и есть счастье, от которого она так долго отказывалась, подчиняясь своей воле дикой ведьмы. И только ей решать, как у них с Малком в дальнейшем сложится.
И все же картины, какие вдруг представила – дом, муж любимый, полные страсти ночи, дети малые, тихие вечера у огня, – всколыхнули что-то в ее душе. Ведьмой жить – это не только сила, но и постоянное одиночество, а она в нем уже извелась. Да и подавляемая Удова [128] страсть ее донимает. Она-то уже привыкла, но, может, потому что столько сдерживается, и поселились в ней этот холод внутри, тоска и озлобленность неожиданная. А чего
128
Уд – божество сладострастия и плотских утех.
Малфрида поглядела по сторонам. Вон как луна светит ярко, город затих в ночи, теплый ветерок несет свежие запахи. И все вокруг сияет – и небо, и вода, и… длинные светлые волосы Свенельда. Он по привычке подрезал их над бровями, а сзади они ниспадали длинной густой массой. Да, это все тот щеголь Свенельд, какого Малфрида давно знала. А еще он первый воевода на Руси, витязь прославленный, к слову которого сама правительница Ольга прислушивается. А чего и не прислушаться, если мудро порой так говорит? Закон жизни в преодолении трудностей? И только одолевший их добивается чего-то и получает награду? Все верно.
Малфрида вдруг залюбовалась варягом. Ее витязь, ее защитник, друг преданный. Как же он хорош! Ястребиный профиль, крепкий подбородок, мощная шея, плечи такие широкие, такие надежные. Она посмотрела на сильные руки Свенельда, выступающие из закатанных рукавов и схваченные у запястий кожаными наручами. И вдруг так захотелось забыть все свои страхи и волнения, избавиться от своего плотского голода, довериться этим сильным рукам. Стать слабой и податливой, нежной…
У Малфриды пересохли губы. Она ощутила нечто вроде удара в грудь, сердце стукнуло и подпрыгнуло, а потом упало куда-то, и тут же нестерпимый пламень возгорелся во внутренностях. По ногам пошло тепло, но от этого тепла она и стала мелко дрожать, дыхание участилось. Голова же стала бездумной, откинулась на доски борта ладьи, и лежать так было даже удобно, если бы в душе не было этого волнительного беспокойства… Потому что рядом… так близко… сидел этот сильный светловолосый мужчина. Надежный. Привлекательный…
– Что? – спросил варяг, почувствовав ее взгляд.
Она не осмелилась ответить, опасалась, что голос ее выдаст. Это же Свенельд! Она знает его много лет, была его женой… и не забыла еще, как с ним может быть сладко!.. Свенельд. Даже имя его казалось ей сейчас манящим и обещающим. Пылкий парень. Огненный [129] .
Но Свенельд все же заметил ее волнение, поглядел более пристально. Она улыбнулась, медленно и зовуще. Грудь ее вздымалась. Но теперь и Свенельд не мог отвести от нее глаз. Тоже улыбнулся – так понимающе, ласково. Только глаза его остались серьезными.
129
Свенельд – Sven – парень, eld – огонь, пыл.
Они долго смотрели друг на друга в лунном свете, под чужим небом, в чужом краю… Но при этом ничего не замечали, словно забыв, и где они, и что уже давно не пара, что сами отказались от этого… И все же когда Свенельд склонился, Малфрида была не в силах сдерживаться. Резко подалась вперед, прильнула к его теплым улыбающимся устам. И глухо застонала, когда он накрыл ее губы своими, когда языки их встретились, а руки варяга медленно и сильно прижали ее к себе. Близкое дыхание опалило… Стук сердца оглушил…
Утром, когда совсем рассвело и смолк звук колоколов, на «Оскаленный» прибыл сменить Свенельда боярин Сфирька. Корабельщики подали ему руку, помогли взобраться на борт.
– Что тут у вас приключилось? – спросил маленький боярин. – Вон к княгине опять люди от патриарха прибыли и гневаются шибко. Опять шалила, что ли, Малфрида?
Выслушав ответ, Сфирька привычно смял в кулаке бородку.
– Надо же. А ведь княгиня ведьме своей наказала строго-настрого не злить этих святош.
– Да они сами того… лезли, куда не просят, – ответили ему. – Зато сейчас Малфрида угомонилась. Ну, когда Свенельд ее приласкал и утихомирил. Вон спят еще.
Сфирька сообразил, о чем речь, хмыкнул.
– Да оставь ты их, – сказали ему. – Они только под утро угомонились. И в кои-то веки чародейка не скрежетала зубами и не подвывала, покуда колокола звонили. Отвлек ее воевода, утешил.
Но Сфирька решил сам убедиться. Осторожно отодвинул край полога у входа в палатку, глянул. Так и есть, спят. И сладко спят, даже проникший внутрь солнечный луч их не побеспокоил. Малфрида, нагая, прикрытая лишь до бедер, лежала на своих разметавшихся темных волосах, руки беспечно раскинуты. Варяг спал рядом, обнимая ее, и его сильная рука покоилась на округлой груди чародейки.
Сфирька осторожно опустил полог и дал знак приблизить к кораблю лодку. Перебрался через борт, устроился на корме и велел плыть назад.
– Нечего мне торчать тут, – бормотал под нос. – И без меня обойдутся.
Глава 11
Патриарший дворец владыки Полиевкта находился неподалеку от храма Святой Софии. Русскую княгиню уже не в первый раз приглашали на прием к его святейшеству, особенно после того, как Григорий уверил Полиевкта, что Ольга уже достаточно хорошо владеет греческим, чтобы общаться без переводчика. Вот патриарх и пожелал наладить отношения с правительницей Руси. Причем ему понравилось разговаривать с этой мудрой женщиной, да и Ольга стала получать удовольствие от бесед с главой христианской Константинопольской церкви – ей всегда было интересно с умными собеседниками, к тому же общение с патриархом в глазах Ольги несколько умаляло ее досаду от того, что доступ в Палатий для нее по-прежнему был закрыт. И все же одна неприятная деталь не давала ей покоя: Полиевкт не оставлял своих намерений убедить княгиню отказаться от ведьмы. Он уверял, что прибывшая с Ольгой чародейка – темное и злое существо; архонтесса сама должна это понимать, так как видела, как проявилась истинная сущность Малфриды, едва та оказалась в храме, где хранились чудотворные иконы и великая святыня – покров самой Божьей Матери. Полиевкт доказывал, что Ольге небезопасно держать подле себя столь непредсказуемое и опасное существо. Но когда он начинал особенно настаивать, Ольга делала вид, что недостаточно владеет речью ромеев, не совсем понимает его. Полиевкт легко угадывал ее хитрость, но настаивать прекращал. Лишь ограничивался заверением, что Ольга сама вскоре убедится в правоте его слов.
Русская княгиня продолжала упорствовать. Далась им эта выходка Малфриды в храме! Вон Полиевкт на свои святыни ссылается, а того не поймет, что если у святынь свое чародейство, то у ведьмы свое. Сама Ольга больше думала о Малфриде как о верной подданной, а не о дьяволице, как уверяли ее священники. Вот отец Григорий тоже только и твердит, что из-за Малфриды Ольга может свести на нет все планы посольства. Как будто княгиня сама этого не понимала. Но понимала она и то, что, не допуская ее встречи с императором, византийцы также дают понять свое превосходство. Что ж, пусть они считают ее дикаркой, однако Ольге было чем гордиться, чтобы оставаться верной себе. Разве не она взяла под свою руку воинственные племена славян, заставила их вождей почитать себя, покарала недовольных, но при этом дала мир и процветание целому краю! А тут ей все чаще намекают, что она всего лишь гостья, видят в ней не равную, а просто одну из просительниц. Это оскорбляло княгиню, делало ее все более упрямой. Может, поэтому она ни разу не вошла в храм, являющий собой величайшую гордость ромеев, – в Святую Софию, Премудрость Божию.
Патриарх вновь пригласил княгиню к себе для беседы. Ольгу поднесли к резиденции патриарха в богатых носилках под балдахином из тисненой кожи, удерживаемым над головой четырьмя угловыми стойками, под которыми располагалось похожее на трон кресло. Княгиня грациозно сошла с него, опираясь на руки служителей, – красиво причесанная, облаченная в богатые одежды, намащенная розовым маслом. Как и в юности, ей нравилось наряжаться, производить впечатление. И теперь она величаво поднималась по мраморным ступеням, шелестя складками темно-синего одеяния, по подолу которого серебром были вышиты завитки виноградных лоз. Перед ней расступались, давали проход, пока из украшенной барельефом двери не вышел навстречу важного вида сановник, поклонился, учтиво прося немного обождать в приемной. Ольга не любила ждать, хотя именно так, в ожидании, и проистекала ее жизнь в Царьграде.