Ведьма в Царьграде

Вилар Симона

Ольга беседовала с логофетом, не прибегая к услугам стоявшего сбоку от нее переводчика, священника Григория.

– По договору, заключенному с мужем моим Игорем, Русь обязана помогать византийскому Корсуню против набегов хазар и печенегов. Но также оговорено, что наши суда не должны выходить в море и мешать рыбачить корсуньским жителям. То есть мы не можем плавать в окрестностях византийских владений в Таврике. Как же мы тогда сможем оказывать помощь Корсуню, если не смеем там появляться? Ведь вам, должно быть, известно, что наши границы слишком далеко от тех мест, мы не можем ходить там морем, но при этом обязаны оказывать помощь, даже если не знаем о бедах Корсуня. И вот поэтому, уважаемый, этот пункт договора должен быть пересмотрен. Либо мы получим разрешение плавать вдоль побережья, либо Византия не вправе требовать от наших войск помощи.

Логофет дрома Иосиф

Вринг – тоже евнух – покачивал лысой головой, отмечая что-то острым стило [164] на лежавшем перед ним свитке. Когда заговорил, его тонкий голос звучал как-то обиженно, и Ольга скривила яркие губы в некоем подобии брезгливой гримасы. Евнух заявил, что пока он не может дать ей твердый ответ, что рассмотрение вопроса следует отложить на потом. Ольге это не нравилось. Как долго будет происходить решение? Разве логофет, зная, что договор будет вновь рассматриваться, не мог позаботиться об этом ранее, пока она ожидала приема? И, не дав евнуху опомниться, княгиня перешла к следующему вопросу: как она заметила, на рынках Константинополя продается немало невольников-славян. Бесспорно, прежде, когда заключался договор, русские купцы привозили в Византию немало живого товара, ибо тогда племена Руси еще не были объединены в одну державу, многие совершали набеги на соседей и захваченных в плен продавали купцам для невольничьих рынков. Но с тех пор многое изменилось. Ольга объединила разрозненные племена в единую Русь и запретила ловить по подвластным ей землям людей для продажи. Только оставшиеся непокоренными вятичи [165] по-прежнему были промыслом для людоловов. И все же княгиня видела тут, на рынках, немало своих людей.

164

Стило – металлическая палочка, которой писали на пергаменте или табличках.

165

Вятичи – древнее славянское племя, проживавшее в районе реки Оки. Через несколько лет после описываемых событий будет покорено Святославом.

– Великомудрая госпожа Эльга, – пискляво отвечал Иосиф Вринг, откидываясь на спинку стула и складывая на округлом животе, покрытом положенным его статусу тавлионом [166] , холеные ладони. – Дело в том, что нам и дела нет до того, откуда и как попадают на рынки Константинополя рабы-славяне. Но мы соблюдаем договор в том, что допускаем на рынки купцов, предъявляющих нам документ с печатью из Киева, который выдан вашими же проверяющими. И вам не нас нужно винить, а лучше разобраться, почему киевские таможенники пропускают корабли с живым товаром, когда сама правительница Руси запрещает торговать своими подданными.

166

Тавлион – ромбовидная нашивка на одеянии (часто богато украшенная и узорчатая), указывающая на высокий статус его носителя.

Ольга повернулась к стоявшему рядом отцу Григорию, и он пояснил ей, что означает слово «таможенник»: мытник, тот, кто осматривает плывущие по торговому делу суда и дает добро на дальнейшее плавание.

Евнух же продолжал:

– Итак, именно вам надо проследить, чтобы таможенники разобрались, откуда сии невольники. Это не просто, ибо обычно купцы дают мзду, чтобы к ним не приставали, но это ваша проблема, отнюдь не наша.

– Но ведь вы покупаете и тех рабов, каких доставляют вам степняки, о защите от которых вы говорили со мной, когда речь шла о Корсуне.

Хитрый логофет опять ушел от ответа: дескать, Константинополь – свободный торговый город, здесь всякий может торговать любым товаром, главное – чтобы платили налоги от продажи в казну.

Ольга расстроилась, она бурно задышала, глаза заметались, словно ища выхода. В другой раз Константин бы порадовался, что толковый Иосиф Вринг сумел осадить чужеземную правительницу, нигде не отступив от договора. Но сейчас у него даже сжалось сердце. Подумалось: а не выкупить ли за счет казны часть русских невольников и поднести их Эльге в качестве дара?

Он расслышал, как княгиня сказала: мол, ладно, я переговорю об этом со своим анепсием, он разберется. Гм. С анепсием… Вчера этого анепсия, как и иных русов, на пиру богато одарили. Это традиция, это показательный жест, демонстрирующий богатство и расположение Византии.

Но сейчас Константин вспомнил, что этот анепсий очень хорош собой и смотрит дерзко, а кое-кто из людей императора даже поговаривал, что он никакой не родич Ольги, а ее полюбовник. От этой мысли на душе Константина вдруг стало нехорошо. Решил про себя: надо передать Никифору Фоке, чтобы занял этого красавчика анепсия договорами насчет найма воинов и тем отвлек его от Эльги, не давал им видеться. Ибо эта язычница с их вольными, не сдерживаемыми христианским целомудрием нравами вполне могла сойтись с пригожим варягом. А Константину самому хочется узнать, что такое несдержанная церковными поучениями языческая любовь. И узнать это именно с Эльгой. Вон она какая… Порывистая, нетерпеливая, как юная дева… сколько бы лет ей ни было. Но ведь и он сам теперь неспокойный и взволнованный, как в те годы, когда ему только сообщили, что дочь Романа Лакапина станет его женой. Они оба тогда были такие неумелые, стыдливые. Императрица таковой и осталась, хотя и родила ему нескольких детей. Других же женщин у Константина никогда не было, ему не в чем каяться на сей счет перед исповедником. Ну разве в том, что этой ночью он вдруг испытал непривычную в его годы страсть, спать не мог, едва до рукоблудства не дошел, прости Господи. Он даже отправился в опочивальню к Елене, однако только поглядел и ушел. Ибо не Елена его привлекала. И пусть живая вода не избавила его от болей в подреберье, однако какую же горячность в крови он ощущал! Казалось, что и впрямь помолодел. Как иначе объяснить это волнение, беспокойство, нетерпение при мысли, что вновь увидит ее… эту дивную язычницу с ее длинными косами. И вот она здесь. А Константин, как и вчера, когда испил волшебной воды, опять испытывает страстное желание, даже дыхание сбивается, когда глядит на нее.

Но тут за спиной раздался громкий голос императрицы:

– Что сие означает, государь?!

Константин едва не подскочил. Августа Елена стояла у широко распахнутой двери, а подле нее значительно переглядывались Роман и Феофано.

– Что это означает, о, наивысочайший? – вновь вопрошала Елена, но не вопрос, а осуждение, даже гнев звучали в ее голосе.

Император неожиданно смутился. Сам ведь понимал, что смешон: в темной накидке, присевший под дверью. Он еле успел подняться, когда и логофет дрома вышел из покоев на звук голосов, а за ним княгиня показалась.

– Нам было угодно, – пытаясь взять себя в руки, начал Константин, – нам захотелось… Ах да, я еще вчера обещал архонтессе Эльге показать наш дивный фонтан Чашу Трикхона. Надеюсь, вы присоединитесь к нам в этой прогулке, августа? И вы, дети, – обратился он к ухмыляющимся Роману с супругой.

Пусть Елена и была оскорблена и обижена, видя такое неподобающее поведение супруга, пусть ворчала негромко, что ему следует сперва облачиться в положенные по сану одеяния, но Константин, взяв с одной стороны за кончики пальцев супругу, а с другой русскую гостью, как ни в чем не бывало повел их в сады.

К ним сразу же пристала многолюдная свита – откуда и появились все вмиг? – двигались следом, наблюдали, как венценосец ведет двор к упомянутому фонтану, потом провел вдоль благоухающих розариев, показал покрытые позолотой изваяния ангелов и белокаменные аркады, подле которых в облицованных мрамором водоемах плавали лебеди. Все это было великолепно и богато, шум фонтанов смешивался с людским говором и музыкой (в глубине садов играли арфисты), и обстановка стала непринужденной. По просьбе императора Ольга осталась в увитой желтыми розами ротонде и принялась рассказывать ему о далекой и непонятной для византийца Руси, ибо Константин заверил ее, что собирается уделить этой стране отдельную главу в своем рукописном труде под названием «Об управлении империей» и надеется, что его сын Роман однажды захочет прознать обо всем, что стремился передать ему мудрый отец.

Самое забавное, что базилевс и впрямь проявил интерес к ее рассказу. Спрашивал о дороге, проделанной архонтессой из Киева в Византию, внимательно выслушал, как ее караван преодолевал скальные пороги на Днепре, записал название каждого из них. Любопытно ему было узнать и о том, как происходят поклонения в святилище на острове Хортица, как приносятся дары славянским богам. Обо всем этом Ольга неспешно рассказывала, а Константин либо сам делал пометки на листе пергамента, либо давал указания строчившим под ее диктовку нотариям [167] .

167

Нотарий – служащий византийской канцелярии, писец.