Шрифт:
Эта история началась очень обычно, как и все остальные неприятности в моей жизни. В то время отец ещё судился за квартиру, владелец которой недавно умер от рака и в которую мы тут же вселились под каким-то прозрачным бюрократическим предлогом. Так наша семья, до того существовавшая в одной крохотной комнате, оказалась в хорошей двухкомнатной квартире. Отец, как я позже узнала, фактически вышвырнул вон дочку покойника, полусумасшедшую бабу Лепечиху. У Лепечихи была собственная квартира, а следовательно, как считал отец, права на вторую она не имела. Это не помешало ей подать на нас в суд. Последовавший судебный процесс шёл несколько лет и, естественно, кончился ничем.
Была, кажется, ранняя осень, сентябрь, на улице было ещё тепло, и слегка оголённая земля покрывалась первой палой листвой. Это было прекрасное время для дворовых
Я пыталась читать, но за стеной, в принадлежащей нам с братом маленькой комнате, отчего-то мрачно ворчал мой папаша. Сначала я пыталась его игнорировать, но его голос становился всё громче. В какой-то момент я окончательно вынырнула из книги и поняла, что он не на шутку разозлён. Я не могла разобрать слов, но его угрожающий бас постепенно звучал всё злобнее, и к нему примешивались какие-то досадные нотки. Что-то было не так. Я порылась в памяти. В последнее время мы с братом вроде бы не сделали ничего, что могло бы так разъярить отца. В чём бы на этот раз ни было дело, оно явилось в семью из внешнего мира. И это было серьёзное дело. Досадная нотка в голосе отца означала не что иное, как страх.
Когда отец психовал, читать, размышлять или заниматься каким-то творческим делом было уже невозможно. Его злоба давила на всё в квартире, как пресс. Это было, наверное, самой неприятной чертой моего отца. Первым моим импульсом во время отцовских припадков ярости было молча подождать, пока отец успокоится, и не соваться не в своё дело. Попадёшься под горячую руку — и он, чего доброго, гнусно обругает или запретит смотреть телевизор. Но вскоре я поняла, что отец угомонится не скоро, и любопытство взяло верх. Надо сказать, что тогда, лет в одиннадцать-двенадцать, я была гораздо любопытнее, чем сейчас. Начни кто-нибудь выступать за стеной в эти новые дни, которые для меня составляют сегодня — и я скорее всего закрою между собой и этим человеком все двери, которые можно закрыть, и переверну страницу.
Я поднялась, чтобы выйти в коридор, но пока я собиралась с духом, в комнату вошёл мой брат и тихо уселся в углу дивана.
— Что случилось? — спросила я. Мой брат молча закутался в плед. В тот момент он был совсем несчастный, перепуганный ребёнок. Лицо у него было заплаканное и красное. Я поняла, что высовываться не стоит, и стала прислушиваться. В маленькой комнате стоял глухой шум, папаша там что-то передвигал. Потом открылось окно на балкон. Дверь на балкон была одна, из большой комнаты, где в тот момент находились мы с братом; но из маленькой комнаты на балкон вело окно, через которое мы всегда скакали туда-сюда, играя в квача. Я прошла назад к креслу и осторожно глянула за угол. Отец перегнулся через перила балкона и орудовал сапкой в здоровых висячих ящиках с землёй и зеленью. Ящики были намертво прикручены к железным стержням балкона, и в них на высоте пятого этажа росла всякая огородная всячина. Отец закапывал туда какие-то крупные свёртки, напоминавшие огромные, «про запас» куски свинины с рынка. Этих кусков было несколько.
В те годы я уже успела прочесть и просмотреть достаточное количество боевиков и детективов, чтобы заподозрить, что отец наконец-то перешёл от слов к делу и кого-то убил, например бабу Лепечиху, и теперь прячет в ящиках труп. Я вспомнила, что за пару минут до начала скандала кто-то позвонил в нашу дверь. Неужели припёрся какой-то идиот и довел-таки отца, раздражительного и редкостно злобного типа, до топора?
Я была права в одном. То, что закапывал в ящики мой отец, действительно было человеческим трупом, но отец не имел никакого отношения ни к этой смерти, ни к появлению мертвеца в детской комнате квартиры 192 на бульваре Кольцова, 18.
Вечером всё поутихло, и отец куда-то исчез. Мы с мамой сидели за чаем на кухне, и мама рассказала мне всю историю.
Истоком проблемы оказался мой брат, совершенно неагрессивный, тихий девятилетний малыш, ничуть не похожий
Ведьма была быстро стареющей нервной бабой. В жизни она занималась тем же, чем мой отец, но в гораздо больших масштабах. Тогда как отец гнал очень хороший самогон, которым часто подкупал всяких мелких людишек, и спекулировал китайскими калькуляторами, обувью, зонтами и тому подобным хламом, ведьма спекулировала квартирами в масштабе нескольких густонаселённых районов. Не привыкшая ни к каким компромиссам и довольно асоциальная, она добиралась до собственности на квартиры простым и безотказным способом: запутывая в свои дела и впоследствии уничтожая их владельцев. Её любимым и, подозреваю, единственным методом убийства было наведение на людей тяжёлых форм рака. В этом заключался её незримый талант. Она сеяла вокруг себя саркому и меланому, словно осеннее дерево — жёлтые листья. В памяти всплывает невероятная цифра: двадцать шесть тысяч зараженных раком людей.
Учитывая долгую жизнь и злобный характер той ведьмы, я сомневаюсь, что цифра сильно преувеличена. Пусть это кажется невероятным, но я считаю, что цифра довольно верна. В то время все очень боялись рака. От этой тихой тайной болезни умирало множество людей. Рак постепенно приобретал масштабы эпидемии. У милой жизнерадостной бабушки нашего приятеля внезапно обнаружили рак, и она вскорости умерла. В живых осталась его вторая бабушка, неприветливая и нездоровая умом. Моя собственная бабушка работала гинекологом в небольшом промышленном городке, и когда я приезжала к ней летом, в её приёмной всегда была очередь. По её словам, частота раковых заболеваний в стране росла год от года. Об этом не так уж много писали в газетах, настоящая истерика ещё не началась. В те годы наши СМИ ещё не обучились спонтанной, искренней, организованной истерике, свойственной СМИ более продвинутых стран. Но рак невидимкой жил в обывательских страхах. О нём знали и боялись его даже дети. Это был наш оборотень, наш демон, злокачественное перерождение наших клеток, влекущее нас в мучительную боль и раннюю могилу. Это был бич десятилетия. Нам не нужны были фильмы ужасов, серийные убийцы и оборотни, у нас был реальный Ужас — рак, и мы смотрели ужастики, чтобы понарошку испугаться чего-то другого и хоть на короткое время о нём позабыть. От рака не было спасения.
Я не знаю, с кем беседовала ведьма в этом автобусе, когда рядом с ней оказался мой младший брат; после всего происшедшего я сильно подозреваю, что никакого разговора не было, и нервный малыш, сам того не желая, подслушал её сокровенные мысли, словно подключенный на чужую волну радиоприёмник. Именно поэтому он узнал о ней так много подробностей, которыми она вряд ли стала бы хвастаться вслух. Ведьма ещё в автобусе поняла, что её тайна известна ребёнку, и смертельно перепугала моего брата угрозами свести его в гроб. Оброни только слово, сказала она, и умрёшь, и никто не узнает. В последующие дни она ещё пару раз являлась в наш двор, когда брат играл у подъезда, чтобы дополнительно его попугать. Это была большая ошибка. В детстве мой брат был отнюдь не храбрецом. Во второй раз увидев ведьму во дворе, он не выдержал ужаса и всё рассказал отцу. Это тут же стало известно ведьме, которая, очевидно, наблюдала за опасным мальчишкой.
Тут ведьма допустила ещё одну ошибку. Кроме того невероятного и невозможного, что рассказал мой брат, о ней не было известно ничего — до той самой минуты, когда она сама выдала своё существование. Возможно, в соседних районах и ходили какие-то слухи в связи с количеством раковых смертей и следующими за смертями квартирными махинациями; но даже если такие слухи были, до нас они не дошли. Слухи такого масштаба распространялись в основном в пределах кварталов, огромных дворов, ограниченных с трёх сторон многоэтажными домами, а наш квартал ещё не успел привлечь её внимание. Если бы она не дала о себе знать, наш отец никогда не поверил бы в такую историю, несмотря на явный страх сына. Он решил бы, что моего брата напугала лживая тётка, сумасшедшая или, чего доброго, связанная с какими-нибудь педофилами. Отец всегда помнил о педофилах, хотя ни разу не объяснил нам, почему именно нельзя отходить далеко от дома и разговаривать с незнакомыми людьми. Он предпочитал пугать нас наказанием.