Ведьма
Шрифт:
Повинуясь внезапному побуждению, Норман перевел бинокль на голову Галилея и прочитал надпись под ней, которую не смог разобрать раньше:
Eppur si muove.
Слова, которые будто бы произнес Галилей, выходя с судилища, на котором его заставили отречься от веры в то, что Земля вращается вокруг Солнца.
«И все-таки она вертится».
Пол за спиной скрипнул, и Норман резко обернулся.
У стола стоял юноша с бледным лицом под копной рыжих волос. Глаза его сверкали. В руке он судорожно сжимал пистолет 22 — го калибра.
Норман сделал шаг вперед и чуть вправо.
Дуло пистолета поползло вверх.
— Привет,
Движение дула на миг замедлилось.
Норман кинулся на молодого человека.
Прогремел выстрел. Пуля угодила в окно.
Пистолет упал на пол. Дженнингс обмяк. Когда Норман усадил его в кресло, он зарыдал.
Взяв пистолет за ствол, Норман подобрал оружие с пола и сунул в ящик стола, потом запер его, а ключ положил в карман. Затем он снял трубку и набрал внутренний номер.
— Ганнисон? — спросил он.
— Вы поймали меня на выходе, Норман.
— Если я не ошибаюсь, родители Теодора Дженнингса живут поблизости от колледжа? Помните, тот паренек, которого отчислили в прошлом семестре.
— Помню. Да, вы правы. Что-нибудь случилось?
— Лучше, чтобы они приехали сюда, и поскорее. И пускай захватят с собой его врача. Он только что пытался убить меня. Да, его врача. Нет, никто из нас не пострадал.
Но поспешите.
Норман опустил трубку. Дженнингс продолжал рыдать, сотрясаясь всем телом. Норман с отвращением поглядел на него — и похлопал по плечу.
Около часа спустя в то же самое кресло, испустив облегченный вздох, уселся Ганнисон.
— Я искренне рад, что они согласились определить его в психиатрическую лечебницу, — сказал он. — А вам., Норман, я чрезвычайно признателен за то, что вы не настаивали на вызове полиции. Происшествия такого рода создают колледжу дурную славу.
Норман устало улыбнулся:
— Послушать вас, так против колледжа ополчился чуть ли не весь мир. Но что касается этого мальчика, он явно был не в себе. И потом, я прекрасно понимаю, что значат Дженнингсы с их связями и политическим влиянием для президента Полларда.
Ганнисон кивнул. Они молча закурили. Норман думал о том, насколько отличается подлинная жизнь от детективного романа, где попытка убийства обычно представляется событием исключительной важности, вызывает всеобщий переполох, множество телефонных звонков и собирает целую армию полицейских и частных сыщиков. А в жизни, да еще в такой, где правит респектабельность, о ней предпочитают не распространяться и как можно скорее забыть. Ганнисон посмотрел на часы:
— Пора собираться. Почти семь часов, а мы приглашены к вам к восьми.
Но вместо того чтобы уйти, он подошел к окну, в котором красовалась дырка от пули.
— Я попросил бы вас ничего не говорить Тэнси, — произнес Норман. — Не нужно ее волновать.
Ганнисон снова кивнул:
— Сохраним все в тайне. — Он показал на окно:
— Вот один из любимчиков моей жены.
Норман увидел, что палец Ганнисона направлен на каменного дракона, выхваченного из вечернего сумрака холодным сиянием уличных фонарей.
— Я хотел сказать, — пояснил Ганнисон, — что у нее наберется с добрый десяток фотографий этой статуи. Хемпнелл — ее слабость. По-моему, у нее имеются снимки всех здешних архитектурных излишеств. Однако дракона она выделяет особо, —
Мысли Нормана вдруг перескочили на трещотку.
Внезапно он осознал, чем связаны между собой запись звуков, издаваемых трещоткой, и фотография дракона.
Впрочем, он сумел не задать Ганнисону ни одного вопроса из тех, что вертелись у него на языке.
— Пошли, — сказал он, — не то опоздаем.
Ганнисон вздрогнул, услышав его сдавленный голос.
— Вы подкинете меня? — спросил Норман уже спокойнее. — Я сегодня без машины.
— Разумеется, — отозвался Ганнисон.
Выключив свет, Норман на мгновение задержался в кабинете, чтобы выглянуть в окно. На память ему пришли знаменитые слова:
Eppur si muove.
Глава 6
Тэнси едва успела убрать со стола остатки торопливого ужина, как зазвонил дверной звонок. К великому облегчению Нормана, Тэнси не стала придираться к его довольно-таки неуклюжему объяснению, почему он явился домой так поздно. И вообще, в ее безмятежности в эти последние два дня было что-то необычное. Раньше она была куда въедливей и любопытней. Впрочем, разве не он сам держал ее в неведении? Значит, надо только радоваться, что ее нервы потихоньку приходят в порядок.
— Милая Мы не виделись с вами целую вечность! — воскликнула, обнимая Тэнси, миссис Карр. — Как вы тут?
Как?
Вопрос ее прозвучал излишне настойчиво; Норман отнес это на счет хваленой хемпнелловской доброжелательности.
— Знаете, милочка, на улице я испугалась, что мне в глаз попала соринка, — продолжала миссис Карр. — Там такой ветер!
— Ураганный, — сообщил профессор Карр с кафедры математики, выказывая невинное удовольствие от того, что нашел подходящее слово. Невысокого роста, с румяными щеками и седой бородкой клинышком, он был рассеян и простодушен, как и полагается профессору колледжа. Он производил впечатление человека, который постоянно пребывает в мире трансцендентных и бесконечных чисел и иероглифов символической логики, умение обращаться с которыми завоевало ему известность в национальных математических кругах. Пускай честь изобретения этих иероглифов принадлежит Расселу и Уайтхеду 4 ; когда наступает пора разбираться в их головоломных сочетаниях, профессор Карр не знает себе равных!
4
Б.Рассел и А.Уайтхед — английские философы, создатели труда «Основания математики» (1910 — 1913 гг.), во многом определившего современное состояние математической логики.
— Как будто все, — проговорила миссис Карр, отнимая от глаза носовой платок Тэнси и несколько раз моргнув.
Без очков лицо ее приобрело совершенно непривычное выражение. — А вот, должно быть, и остальные, — прибавила она, услышав звонок. — Ну, не прелесть ли, что в Хемпнелле так ценят пунктуальность?!
Направляясь к двери, Норман на миг подумал, что снаружи кто-то вращает трещотку, но потом сообразил: это всего-навсего ветер, который стремится соответствовать описанию, данному профессором Карром.