Ведьма

Маккуин Дональд

Конвею показалось, что это его сердце рычит на врагов, собака будто передавала его чувства. Разумеется, это была ярость, страстное желание рвать, крушить и убивать. Но еще и отчаяние. И поражение. Конвей всегда старался не приписывать собакам человеческие качества, как бы сильно он их ни любил. Но он знал, что они могут радоваться, страдать, заботиться. Они всегда живут по совести. Ему не верилось, что псы могут предчувствовать смерть. Он верил, что они ее понимают. В подавленном, несчастном рычании Конвею послышалась скорбь животного по такому позорному концу.

То, что Конвей ощущал сам.

Видеть,

как женщины медленно умирают в лапах Лиса, было невыносимо. Но отдать Лису то, что он требовал, в надежде сократить их агонию, было бы вовсе непростительно. Безжалостная жестокость выбора была безупречной. Ни одна из женщин не могла избежать насилия. От решения Конвея зависело то, сколько продлятся их мучения. Единственным выходом была смерть.

Сова — ночной тигр — прокричала снова. Микка подняла голову. Конвей вздрогнул при виде ее опаленной морды, липкого пятна на шее и груди, измазанных непрерывно текущей из пасти слюной. Через крик совы тьму пронзил визг какого-то мелкого животного.

Двое воинов принесли, а точнее, приволокли Тейт. Когда они отпустили ее возле Лиса, Конвей поразился, увидев, что Доннаси стоит на ногах.

Кочевники приближались к ней. Их глаза блестели. Конвея пробрала дрожь. Раздался голос Лиса:

— Ты слышал сову. Судя по голосу, еще молодая, неопытная, но уже может охотиться. И ты слышал умирающую жертву. Запомни этот звук. Когда ты услышишь, как кричит Тейт, он покажется тебе радостным смехом.

Тейт что-то пробормотала. Конвей напряг слух, пытаясь различить ее слова. Лис стоял ближе и расслышал ее хорошо. От ее слов он оцепенел. Голова дернулась, словно его ударили по лицу. Вцепившись обеими руками в одну из разбитых рук Тейт, он стиснул ее что было силы.

Псы корчились и извивались в своих оковах. К изумлению Конвея, они поползли на выручку Тейт, при этом все туже затягивая веревки на его руках. Конвей заорал им, чтобы они остановились и улеглись.

Когда Конвей снова взглянул на Тейт, она стояла на коленях, почти уткнувшись лицом в землю. Лис зашел ей за спину и теперь сжимал и выкручивал ее многострадальные руки. Тейт молчала. Вдруг голова ее дернулась назад. Ее лицо было сплошной залитой потом гримасой боли, глаза сжались в щелки. Губы налились кровью от попыток загнать обратно рвущийся наружу крик. Конвей закрыл глаза, не замечая, что кричит сам, пока его ободранная глотка не зашлась кашлем.

Он был не в силах оторваться. Лис по-прежнему держал руки Тейт, теперь одной рукой. Второй он вытащил сверкающий ма из ножен. Вставив острие под рукав в районе запястья, он начал разрезать кожу. Медленно, с наслаждением. Он посмотрел на Конвея, лениво усмехаясь. Люди наблюдали, прикованные к зрелищу. От их дыхания и вспотевших тел поднимался пар.

Конвей понял, что это ад и что вовсе не обязательно умирать, чтобы в этом убедиться. Он открыл рот, изрытая проклятия.

Вдруг один из кочевников в дальнем конце толпы подпрыгнул и стал хлопать себя по спине. В его выкриках слышались боль и досада. Его товарищи в недоумении обернулись. Тот пожаловался:

— Что-то меня ужалило.

Желая поскорее вернуться к увлекательному зрелищу, один из людей произнес:

— Слишком холодно. Здесь ничего… — Его недовольная реплика закончилось визгливым стоном. Обернувшись на звук, остальные воины

невольно замерли — стержень, наподобие небольшой тоненькой стрелы, длиной примерно с локоть, торчал у него с обеих сторон шеи.

Первый из пораженных завыл, извиваясь в попытках ухватить предмет, попавший ему в спину.

Все оцепенели. Это не поддавалось разумению. Не было слышно ни мелодичного пения лука, ни шороха от оперения стрелы. У этих дротиков вообще не было оперения, если не считать кусочка белого пуха на тупом конце.

Еще один воин ухватил предмет, торчащий из шеи. Нечеловеческим усилием ему удалось его вытащить. Из обоих отверстий и изо рта хлынула кровь. Он закачался и рухнул. Первый завопил о помощи, но его крики закончились выворачивающим кашлем. Он опустился на колени.

Оцепенение прошло — все завопили, дико озираясь по сторонам.

Из леса раздался свист. Пронзительный, бьющий по нервам, он доносился отовсюду и одновременно ниоткуда. Жуткие переливы напугали людей не меньше беззвучных дротиков-убийц. Испуганных кочевников накрыло шквалом дротиков, образовавшим колышущееся пятно вокруг ревущей толпы кочевников. Лис взвыл, схватившись за голову, и упал на землю. Он шарил в поисках торчащего из него стального предмета, словно собака, пытающаяся избавиться от иглы дикобраза.

Прежде чем Конвей смог хоть кого-нибудь различить, он почувствовал прикосновение чьих-то рук, освобождающих его от пут. Руки, легкие как пушинки, схватили цепь, сковывающую собак. Почти сказочно легкая, она свободно упала на снег.

Не задавая вопросов, Конвей устремился в схватку. Большинство кочевников было ранено. Многие валялись на земле. Из темноты на уцелевших все сыпался град дротиков. В ход пошли и стрелы. Тяжелые, выпущенные из коротких, сильно согнутых луков, они со свистом рассекали воздух и с клекотом втыкались в свои мишени. Показались люди в темных плотных кожаных одеждах. Они двигались с грациозностью ласок. Теперь они молчали — в боевом свисте уже не было необходимости.

Конвей поднял оброненный ма. Спасители, вооруженные длинными копьями, мелькали со всех сторон. Мэтт взмахнул мечом. Казалось, человек сделал копьем едва заметное движение, и ма рассек воздух с безвредным свистом. Неуловимо быстрый ответный выпад вспорол живот одного из кочевников. Копьеметатель обошел его танцующей походкой.

Громко радуясь освобождению, Конвей ударил кочевника в лицо. Оно исчезло. Снова и снова он бил, уклонялся, колол, рубил. Рядом ревели и терзали врагов собаки. Трещали кости. Люди кричали. Схватка превратилась в свалку.

Она закончилась, как и любой бой, затишьем, наполненным тяжелым дыханием и стонами раненых.

Боковым зрением Конвей увидел Ланту, снующую от одного упавшего воина к другому. В руках у нее была бутыль с водой. Некоторые пили, и она задерживалась, обрабатывая раны. Другим пить уже не хотелось. Ланта осматривала их и двигалась дальше. Конвей заметил, что, отойдя от одного из последних раненых, она словно сделалась меньше. Стала какой-то более хрупкой.

Словно проснувшись, он окинул взором лагерь, отыскивая странных победителей, уже обсуждающих битву, помогающих раненым, рассказывающих о своих подвигах. На мгновение его посетила безумная мысль, что они с Лантой остались вдвоем среди убитых и раненых кочевников.