Ведьма
Шрифт:
– Для Ирины Королевой, кстати, оно закончилось крайне неудачно, – продолжил Михаил. – И для Иванова.
– Он сам виноват.
– Допустим. А Ирина? Это ведь вы подставили ее. Иванов не ожидал, что за ним придут на шоу, и его вполне можно было брать по-тихому. Но по-тихому вам не интересно, вам нужна капитализация, вам нужно громкое имя, вам требовалось эффектное разоблачение негодяя прямо в воскресном прайм-тайме, поэтому вы и устроили этот
Миша вдруг почувствовал, что его просто переполняет негодование, и он едва сдерживался, чтобы не закричать на весь зал.
– Фактически, – сказал он, – именно вы и устроили на шоу весь этот кошмар. Свобода Кати Соболевой стоила двух человеческих жизней, и ваше счастье, что мы все-таки смогли ее освободить.
Кремер молчала, Миша повернулся к ней. Она смотрела куда-то вдаль, прищурив глаза. У нее не было желания спорить, потому что, видимо, нечем было крыть, но оставлять обвинения совсем без ответа она не стала.
– Не все так просто в этой жизни, Михаил, – холодно молвила она, – не все так просто, попомните мое слово.
– Ай, бросьте…
Он шагнул от нее в сторону, давая понять, что разговор окончен. Он больше не хотел думать ни о чем, что связано конкретно с этим темным делом и с телевидением вообще. Вот сейчас еще отмучиться немного и свалить, а вечером его ждут Баранов, свежесваренное пиво и баварские колбаски. Пожалуй, сегодня он имеет полное право расслабиться.
В аппаратной слышали этот разговор. У каждого участника шоу к одежде всегда прицеплен миниатюрный микрофон, и сигнал с него обычно поступает на пульт режиссера. Женька Ксенофонтов по просьбе Маришки Садовской вывел звук в громкоговорители.
После фразы Михаила «Ай, бросьте» режиссер обернулся к продюсеру:
– Все-таки она, что ни говори. Самая настоящая.
– Ты записал этот базар? – спросила Маришка.
Женька кивнул.
– Сбрось мне на диск.
– Ты собираешься это использовать?
Садовская закурила сигарету, выпустила густое облако дыма и сощурилась.
– Пока не знаю, старик, там будет видно… У вас все готово?
– Ждем твоей отмашки.
– Ну тогда валяйте.
Женька повернулся на своем крутящемся стуле, прильнул к микрофону и стал отдавать команды:
– Так, ребята, пишем прощание. Кирилл, начинаем с тебя, потом плавненько переходим на участников. Готовы? Молодцы. Все, пишем: три, два, один…
33. Жертвы
– Да, милый, иди, – прохрипела Агнесса Мкртчяновна-или-бог-ее-знает-как Шипилова, перекрывая жуткое чавканье, – иди ко мне, сладенький…
И Петр Иванович Суслопаров, мысленно перекрестившись и одновременно сомневаясь, что это поможет, пошел на зов. Он приблизился к двери соседской квартиры, открыл ее настежь, ногой пнул внутреннюю дверь. Погибать так погибать, чего там… Живым не дамся, бутылкой водки ей по башке и локтем под дых!
Он остановился в прихожей, встав на мокрую тряпку, предназначенную для вытирания грязных башмаков. Он застыл на месте с разинутым ртом. О, черт меня задери! Весь мир, сжавшийся в последние секунды до размеров шарика для пинг-понга, вновь приобрел свои прежние размеры и краски, жизнь снова хлынула к вискам, ударила в грудь и с радостным гуканьем вылетела из кишечника. Суслопарову хотелось просто заорать от облегчения.
Агнесса сидела на пуфике в коридоре, а в ногах у нее из пластиковой миски хлебал какую-то похлебку здоровенный щенок, сильно смахивающий на немецкую овчарку. Песик, кажется, уже изрядно набил желудок и теперь собирался подластиться к хозяйке.
– Да, да, мой хороший, – осипшим голосом говорила Агнесса, – да, мой сладенький, иди к мамочке, иди.
Пес положил лапы ей на колени, начал облизывать руки. Агнесса подняла голову, увидела соседа в дверях. Взгляд был вполне миролюбивый.
– Чего стоишь?
Суслопаров смущенно пожал плечами.
– Шел домой, смотрю, у тебя дверь открыта, дай, думаю, загляну, узнаю, не случилось ли чего…
– Ничего не случилось, – добродушно пробурчала Агнесса, потрепав щенка за уши, – да, мой холесенький? Да, мой мохнастик, пушистик, мой маленький защитник?
Петр Иванович почувствовал себя неловко, словно случайно перепутал двери туалета.
– Ну, раз так, то не буду вам мешать, пожалуй…
Хозяйка его остановила:
– Не спеши, Иваныч! Чаю попьем, а то и покрепче чего-нибудь, а?
Суслопаров почесал нос. По здравому рассуждению, она, конечно, баба странная, с придурью и едва с ума не сводила своими загогулинами (ага, и вот сейчас, пока поднимался на свой этаж), но, с другой стороны, если к ней по-человечески, то, может, и она по-человечески?
– Кхе, кхе, – он снова почесал нос, – можно, пожалуй, и покрепче. У меня, кстати, с собой.