Ведьма
Шрифт:
— Да.
— Профессор Акромис? — осведомляется сиплый голос. Максим молчит. — Алло, это профессор Акромис?
— Да.
— Алло, профессор! Вы, говорят, смертельно больны...
Максим выпрямляется в кресле, широко раскрывает глаза.
— Кто это говорит?
— Это все равно. Слушайте, профессор. У вас есть шанс.
— Не понимаю.
— А чего тут понимать? Шанс у вас есть, говорю. Вы меня слышите?
— Да-да...
— Вот. У нас в городе есть ведьма. Целительница. От всех, так сказать, скорбей. Хотите испробовать?
—
— Да какая там шутка... Вполне серьезно. Есть ведьма-исцелительница, и это ваш единственный и последний шанс...
— Послушайте, как вас там... Это неумно... и жестоко, наконец... Стыдитесь!
— Ч-черт вас... Короче говоря, если надумаете, позвоните по телефону двадцать два тринадцать ноль один. Запомнили? Лучше запишите: двадцать два тринадцать ноль один. В любое время дня и ночи.
И чем скорее, тем лучше. Двадцать два...
Максим бросает трубку. Некоторое время сидит неподвижно, глядя на телефон. Лицо его морщится, как от невыносимой боли. Он оскорблен, он негодует, он жалуется — молча, беспомощно, безнадежно.
Он встает, распахивает французское окно и выходит в парк, под падающий снег. В тот самый парк, в котором видел себя в кошмарном сне. Только вместо черных птиц — мириады снежных хлопьев, а вместо хриплого грая слышатся шелест шин и сигналы проносящихся где-то рядом автомобилей.
Он тяжело идет между черными мокрыми стволами, оставляя черные следы на эфемерной пелене снега на земле, уходит все дальше от дома, и вот уже возникают за снежной завесой низкая черная ограда из железных прутьев, и облупившаяся стена без окон, и груда каких-то старых ящиков и бочек у стены. Максим садится на ящик, сгорбившись, уперев локти в колени и сжав голову между ладонями. Так он сидит, а снег падает и падает на его непокрытую голову, на плечи, обтянутые тонким дорогим сукном, и расплываются в снегу черные пятна вокруг его домашних туфель.
Вдруг он вскакивает и быстро, почти бегом направляется обратно к дому. Вбегает в кабинет, не закрыв за собой створку окна, кидается к столу и, не садясь, торопливо пишет в бювар: 221301. Затем медленно возвращается к окну, закрывает плотно створку и так же медленно опускается в кресло у стола.
Помедлив секунду, снимает трубку телефона и, щелкая клавишами, набирает номер. Усталый голос произносит:
— Слушаю вас...
И сейчас же слышится легкий скрип двери и раздается голос Лизы:
— Максим, я ложусь спать. Тебе не принести кофе?
Он поспешно кладет трубку.
— Нет-нет, спасибо... Мне ничего не надо.
— Тогда спокойной ночи. Не забудь принять лекарство.
— Спокойной ночи, миленькая...
Дверь тихо закрывается. Максим, все еще глядя на дверь, снова берет трубку. Торопливо нащелкивает номер.
— Слушаю вас... — монотонно произносит усталый голос.
— Говорит... говорит Акромис.
— Я так и понял, профессор. Надумали?
— Да...
— Разумно. Приготовьте деньги.
— Что?
— Деньги приготовьте.
— Понимаю. Много?
— Ровно тысяча.
— Хорошо, понимаю.
— Нет. Это вам кажется. Приготовьте деньги и ждите меня.
— Когда?
— С минуты на минуту.
— Простите... С кем я все-таки говорю?
— Посредник я. Маленький человек. Посредник. В общем, ждите.
Раздаются короткие гудки. Максим кладет трубку.
— Боже мой! — произносит он вдруг с выражением брезгливого удивления, словно увидел отвратительного гада.
Он встает, проходит по кабинету и останавливается перед французским окном. Снег перестал падать, и отчетливо, словно на картине Брейгеля, рисуются на чистом белом фоне черные стволы деревьев, черная решетка ограды, черная стена постройки, у которой он полчаса назад сидел на старом ящике.
Вдруг Максим настораживается, приникает лицом к стеклу и заслоняется ладонью от света лампы. Кто-то черный и грузный лезет через ограду, застревает на несколько секунд, тяжело переваливается и направляется между деревьями к дому. Косолапо ступает, то и дело оскользаясь, неловко размахивая какой-то черной ношей, растопыривая руки, чтобы сохранить равновесие, оставляя за собой черные следы, идет напрямик к французскому окну, за которым стоит Максим.
Максим отступает на несколько шагов, а тот уже у окна и знаками просит открыть и впустить.
Максим подходит к окну и открывает. Перед ним стоит грузный человек в мокром мятом берете и мокром сером плаще, с битком набитым стареньким портфелем в руке.
— Грязь ужасная, — сообщает он. — Но вы не беспокойтесь, я ботинки здесь же сниму, у порога, так что не наслежу у вас... Здесь к тому же и ковер еще...
Он протискивается мимо изумленного и негодующего Максима, ступает в кабинет и тут же, держась за косяк, принимается стаскивать промокшие ботинки.
— Да, — говорит он, кряхтя, — весна, ничего не попишешь...
— Позвольте, — произносит Максим, повысив голос. — Кто вы такой, черт подери?
— Как это — кто? — удивленно отзывается незнакомец и тут же огорченно добавляет, оглядывая полу плаща: — Ну вот, извольте, плащ порвал... Понаставили изгородей ни к селу ни к городу, ступить некуда...
— Я вас спрашиваю, кто вы такой и что вам здесь нужно? — грозно осведомляется Максим, все еще держа створку открытой.
Незнакомец уставляется на него немигающими глазами.
— Странно даже... Посредник я. Посредник. Мы же с вами только что говорили... Не помните?
Максим проводит ладонью по лбу.
— Простите... Просто я не ожидал... Как-то вы... Зачем же вы через ограду, по грязи...
— Ну а как же? Через парадное к вам ломиться? Ведь супруга ваша пока ничего не знает...
— Нет.
— Вот видите... А вдруг бы я с парадного позвонил и она бы мне открыла? Кто такой, зачем, то-сё, профессор устал, зайдите завтра, по какому вы делу... Это нам ни к чему, ведь я правильно соображаю?