Ведьмак (большой сборник)
Шрифт:
— И энто тожить, — сказал шепелявый, и в его голосе было что–то такое, что заставило Ярре вздрогнуть, — потому как надобно тебе знать, странничек убогий, по правде–то мы тута, при желании будучи, девки какой–никакой дожидалися. Но коли ночь уж на носу, никто, видать, не придет из девок–то, и стало быть, на безрыбье и рак рыба. Хватайте, ребяты!
— У меня нож! — взвизгнул Ярре. — Предупреждаю!
У него действительно был нож. Ярре умыкнул его из храмовой кухни за ночь до бегства и спрятал в суме. Но ни разу не пускал в дело. Его парализовало — и поразило — сознание того, что все это бессмысленно и никто ему не поможет.
— Нож
— Это ж надо! — усмехнулся шепелявый, подходя ближе. — Нож у него, вишь ты. Кто б мог подумать!
Ярре не мог бежать. Ужас превратил его ноги в два врытых в землю столба. Горло петлей стянул спазм.
— Эгей! — вдруг крикнул третий молодым и удивительно знакомым голосом. — Я ж его навроде бы знаю! Ну да, ну конечно ж, знаю я его! Отстаньте, говорю, знакомый это. Ярре! Ты меня узнаешь? Мэльфи я! Эй, Ярре! Узнаешь друга Мэльфи?
— У… узнаю. — Ярре изо всех сил боролся с отвратительным, неодолимым, незнакомым ему раньше ощущением. Только когда почувствовал боль в бедре, которым ударился о бревна моста, понял, что это за ощущение.
Ощущение потери сознания.
— Ого, вот так неожиданность, — повторил Мэльфи. — Вот–те случай так случай! Во, глянь–ка, своячка случилось встренуть! Из Элландера знакомца! Друга! А, Ярре?
Ярре проглотил кусок твердой и тягучей словно подметка солонины, которой его угостила странная компания, заел печеной репой. Он не ответил, только кивнул в сторону окружающей костер шестерки.
— И куда ж ты направляешься–то, Ярре?
— В Вызиму.
— Ха! Так и нам ведь в Вызиму! Во совпадение–то! А, Мильтон? Ты Мильтона–то помнишь, Ярре?
Ярре не помнил, не был уверен, видел ли его вообще когда–нибудь. Впрочем, Мэльфи тоже слегка преувеличивал, величая его другом. Это был сын бондаря из Элландера. Когда они вместе посещали начальную храмовую школу, Мэльфи регулярно и чувствительно колотил Ярре и называл его при этом ублюдком, зачатым без отца и матери в крапиве. Так тянулось около года, по окончании которого бондарь забрал сына из школы, поскольку стало ясно, что подросток годен исключительно для бочек. Так Мэльфи, вместо того чтобы в поте лица своего познавать секреты чтения и чистописания, в поте того же лица строгал клепки в мастерской отца. А когда Ярре выучился и по рекомендации храма был принят на должность помощника писаря в городском суде, бондарь–сын, по примеру отца, кланялся ему в пояс, совал презенты и демонстрировал дружбу.
— …в Вызиму идем, — продолжал свое повествование Мэльфи. — В армию. Все мы туда как один в армию идем. Вон те, понимаешь, Мильтон и Огребок, сыновья кметовы, по данной повинности набраны. Сам знаешь…
— Знаю. — Ярре окинул взглядом кметовых сыновей, светловолосых, одинаковых как братья, грызущих какое–то неизвестное испеченное на углях едово. — По одному с десяти ланов. Ланный контингенс. [78] А ты, Мэльфи?
— Со мной, — вздохнул бондарев сын, — все вышло так: по первому разу, когда цеха должны были выделять рекрутов, отец откупился и жребий не тянул. Но номер не прошел, пришлось тянуть второй раз, потому как так решил город… Сам знаешь…
78
Контингенсный (уст.) —
— Знаю, — снова подтвердил Ярре. — Дополнительный набор контингенса Совет города Элландера установил законом от шестнадцатого января. Это было необходимо, учитывая опасность нильфгаардского нападения.
— Нет, Щук, ты токо послушай, как поеть, — хрипло влез в разговор крепкий и остриженный чуть не наголо тип, которого называли Окультихом и который первым окликнул его на мосту. — Господинчик! Вумник какой!
— Умник, — протяжно поддержал второй крупный парень с вечно прилепленной к круглой физиономии глуповатой усмешкой. — Мудрила, ишь!
— Заткнись, Клапрот, — медленно прошепелявил тот, кого называли Щуком, самый старший среди них, рослый, с отвислыми усами и подбритым затылком. — Ешли умник, годитша пошлушать, кады треплецца. Пользительношть от того могет быть. Наука, значицца. А наука никому никогда не навредила. Ну, почти никогда. И почти никому.
— Что верно, то верно, — согласился Мэльфи. — Он, Ярре, стало быть, и впрямь не дурак, читательный и писательный… Ученый. Он же ж в Элландере за судебного писаря трудился, а в храме Мелитэле у него в попечительности цельный книгосбор был…
— А чего ж тады, любопытштвую, — прервал Щук, рассматривая Ярре сквозь дым и искры, — такой шубедно–храмовшко–зашранный книжник делает на вызимшком большаке?
— Как и вы, — повторил юноша. — В армию иду записываться.
— А чегой–то, — глаза Щука блеснули, отражая свет, как глаза большой рыбины в свете лучины на носу лодки, — чего, интерешуюшь, шудебно–храмошкой мудрец в армии найтить могет? Потому как ведь не по набору идет? Э? Ведь же кажный дурак знаеть, што храм ишключен иж контингенша и не обяжан рекрутов поштавлять. Да и то ишшо кажный дурень жнает, што кажный шуд швого пишарчука от шлужбы могет защитить и не объявлять. Дык как же энто получаецца, милшдарь чиновник?
— Иду в армию добровольцем, — объяснил Ярре. — Сам иду, по своей воле, не по контингенсу. Частично по личным побуждениям, но в основном из чувства патриотического долга.
Компания взревела громким гудливым, хоровым хохотом.
— Гляньте, ребяты, — проговорил наконец Щук, — какие шупроворечивошти порой в человеке шидят. Две натуры. Вот, парень. Кажалошь бы, ученый и бывалый, к тому ж, нешомененно, от рожжения не дурак. Жнать бы должен, што на войне творицца, понимать, кто кого бьет и того и гляди шовшем доконает. А он, как шами шлышали, беж принуждения, по швоей воле, из патеротичной обяжанношти, хотит к проигрываюшшей партии приштать.
Никто не прокомментировал. Ярре тоже молчал.
— Этакая патеротичная обяжанношть, — сказал наконец Щук, — обнаковенно больноголовым пришучна, хочь, может, и храмово–шудебным вошпитанникам тож. Но тута речь шла и о каких–то личных побуждениях. Шильно я любопытштвую, какие это такие личные побуждения у его?
— Они настолько личные, — отрезал Ярре, — что я не стану о них говорить. Тем более что вы, милсдари, и о своих побуждениях не очень торопитесь рассказать.
— Глянь–ка, — проговорил, нарушив минутную тишину, Щук, — ежели б какой–никакой проштак так шо мной жаговорил, то б он ш ходу по мордашам огреб. Но ежели ученый пишарчук… Такому прошшаю… на первый раж. И отвечу: я тожить до войшка иду. И тожить добровольцем.