Ведьмин путь
Шрифт:
– Тянем, – скомандовала я, снова берясь за цепи. – Но по команде «Ложись» – ложись, понял?
Перетряхивая первые слои, я редко использовала опору, просто наматывая концы цепи на руки... пока один раз их не лишилась. Плюс одного раза может оказаться недостаточно, а на вторую такую цепь сил уже нет.
Филька снова встал за моей спиной, и мы, как в сказке про репку, потянули пространство на себя. Младший крестник вряд ли видел, а вот я внимательно наблюдала, как верхние слои напирают на нижние, как они сморщиваются, собираясь гармошкой,
– Ложись! – и я отпустила цепи, рыбкой нырнув в сугроб.
Сплетенные звенья снова улетели в ночь, пространство резко распрямилось и заходило ходуном – небо задрожало, зарябило, на нем явственно проступили янтарные полосы «северного сияния», а из дыр от цепей забил темно-золотой свет. Мы с «лисом» вскочили на ноги почти одновременно. Он остервенело принюхивался, а я быстро и из последних сил готовила колпак. Хоть бы хватило...
Первым из-под цепи – из места разрыва – выпал Данька. Филька тенью метнулся вперед, подхватывая брата, и оттащил его в сторону. Я с облегчением обняла ладонью его потеплевшую привязку. Живой... А через минуту, когда небесная рябь начала успокаиваться, из дыры выпали еще двое. Не рассматривая, кто, я сразу накрыла их колпаком и поняла, что… не вижу. Первый признак. Не хватает меня... Запустив колпак, я через не могу сделала второй и сипло крикнула:
– Еще есть? – но услышала только звенящую пустоту.
Второй признак.
А настиг ли третий, я не поняла. По идее я должна была отключиться, но не поняла, упала в обморок или нет. Только пропало ощущение тела. И пространства. И времени. И весь мир съежился до помутившегося сознания... и мысли.
«Злата, отдай управление заклятьем. Отпусти колпаки. Их перехватят. Отпускай».
И эта мысль – и голос в мозгу, так похожий на мой внутренний, почти «рудиментный»...
«Злат, отпускай. Просто расслабь пальцы. И еще немного. И еще. Всё, отдыхай».
Альберт. Только он умел так просачиваться в сознание, что не вычислить. Внутренний голос – и внутренний голос, случайная мысль – и случайная мысль.
«А теперь надевай куртку, глотни зелья и пошли. Только не засыпай. Рано».
Да, иначе – кома. Надолго. А если расходишься, то обычным сном вырубит на сутки-двое. И «уголь» не сгорит. В моем случае – оба, обычный и искусственный. Кома требует столько сил, что, когда выкарабкиваешься, отдаёшь ей всё, а сон – наоборот, восстанавливает.
Процесс одевания и приема лекарства я не ощутила, как и поддерживающих рук. Как и работы менталиста, «нажимающего» на нужные участки мозга, отвечающие за рефлексы, движение... сохранение сознания.
«Твое молчание очень подозрительно. Так ни о чем и не спросишь?»
Я напряглась, и от формулировки простейшего вопроса устала так, точно вторую цепь в пространство
– И давно ты здесь? – то ли подумала, то ли спросила. И сразу же: – Я говорю?
«Да, голос есть, хотя мышь пищит громче. Но говори. Всё на пользу».
– Давно ты здесь? – повторила я.
От ощущения вязкой, подвижной пустоты начало тошнить. Противно – но в плюс. Осталось увидеть и услышать... для начала. И свалиться на пару суток, и лучше бы - в купе уезжающего отсюда поезда.
«Еще до тебя приехал. И жил в гостинице под личиной. Угадаешь, под чьей?»
Простейшая догадка потребовала титанических усилий. Я с трудом вспомнила – Корифей, молодожены, писате...
– Художник? – я возмущенно остановилась, споткнувшись. – Но ты же… говорил! Заговаривал! Первым! Сам!
– Правдивая личина требует жертв, – эхо улыбающегося голоса донеслось как сквозь вату.
Голову прострелило болью, но от шока я даже... почти увидела. Смутно… рано? А черт его знает, сколько он водит меня по городу кругами, и как часто я отключаюсь, сама не понимая этого... Но с болью стало легче. Перед глазами наконец запрыгали яркие пятна, обещая скорый свет и возвращение зрения. И мысли заворочались, запросились с языка, толкаясь и перебивая друг друга. И снова формулировка вопроса далась невероятными усилиями.
– Аль, а кто вообще заварил эту кашу с тайниками, капканом для «рыб»?..
– Я.
– Что? – я резко остановилась. И поняла, что остановилась. И выпалила, не думая: – И еще скажи, что из-за меня!
– Не без этого.
– Что?..
Очень хотелось увидеть выражение его лица, но оно, как назло, даже в памяти не всплывало. Там, в смысле в голове, только всё страшно болело. А еще появилась боль в руках – от «песчаного» онемения в пальцах до ломоты в запястьях и локтевых суставах. И ноги показались невозможно тяжелыми, деревянными.
– Еще круг – и спать, – пообещал Альберт. – Уже ут...
– Крестники где? – хрипло перебила я, с ужасом понимая, что не ощущаю привязок.
– Здесь, Лёль, – Филька сжал мою руку. – Ты спалила привязки, когда вытягивала последнюю силу. Но мы здесь.
– Они тоже мне не доверяют, – ироничный голос Альберта показался очень усталым. – Ходят оба по пятам и ждут гадости.
– Ты ее бросил, – ответил из-за моей спины Данька. Сдержанно, тихо, но я его знала хорошо и распознала за этой «ширмой» угрозу.
– Я сама ушла, – я обернулась, отмечая очередной плюс возмущающей душу шокотерапии – загоревшиеся во тьме зеленые «лисьи» глаза. Нереально яркие, ядовитые, опасные.
– Он тебя бросил, – повторил за братом Филька. – Если мужчина не захочет, женщина не уйдет.
В другое время я бы фыркнула презрительно – дескать, много ты понимаешь, пацан, но мозги работали со скрипом... и долю правды в словах младшего крестника они обнаружили быстрее, чем придумали ответ. В общем и целом... да, позволил уйти.