Ведьмин век
Шрифт:
Он снял квартиру в центре. Выпотрошив для этого заветный счет, заведенный три года назад с мечтой купить спортивную машину. Клетушка на пятнадцатом этаже тесного, как улей, дома, где даже соседи знают друг друга лишь мельком и случайно; теперь у них с Дюнкой будет настоящая спокойная жизнь. Будто бы ничего этого и не было…
Он вздрогнул, сжимая руку сильнее. Ему было страшно. Он боялся за Дюнку — но вот горе, Дюнку он боялся тоже. Его мозг пытался — и не мог осилить это противоречие: Дюнка умерла…
Усилием воли он запретил себе задумываться. О жизни нельзя думать слишком усиленно — пропадет охота жить. Не будем предвосхищать грядущие беды, будем решать проблемы по мере их поступления…
На Дюнкиной спине пятном проступила влага. Это мокрый купальник пропечатывается сквозь тонкий плащ…
— Тебе не холодно?
Отрицательный жест головой. Теперь ей никогда не бывает холодно. И пальцы у нее ледяные, как зима…
Будто ощутив его настроение, она чуть повернула голову. Легко сжала его ладонь — чуть-чуть:
— Клав… Не… покидай… меня.
Комнатушка была размером с автобус. Над улицей нависал балкон, полукруглый, с неровными проржавевшими перилами. У Клава, который вышел покурить, сразу же закружилась голова, потому что под ногами, на расстоянии четырнадцати этажей, текли друг другу навстречу два безостановочных потока — сверкающий металл, разноцветные фары, раздраженные, доносящиеся в поднебесье гудки… И ночи — как не бывало. Грязноватый, неестественный свет.
Дюнка сидела на продавленном диване. Она скинула плащ и снова осталась в проклятом купальнике змеиного цвета.
— Сними его, — попросил Клав шепотом. — Давай его… сожжем.
Против ожидания, она послушно кивнула. И стянула с плеча лямку. И другую тоже; Клав смотрел, не догадавшись отвести глаза. В той жизни он не видел Дюнкиной наготы. И не может судить теперь, изменилась она с тех пор или нет…
Ее грудь казалась белой в сравнении с остальным телом. Ах да, загар… Не бронзовый, а пепельно-сероватый. Или путает свет, пробивающийся с улицы?..
Дюнка привстала, стаскивая змеиную ткань с бедер. Клаву захотелось зажмуриться. Купальник превратился теперь в мокрую тряпочку, жгутом скрутившуюся на ее коленях.
Его бросило в жар. Он невольно взялся рукой за пряжку собственного пояса; Дюнка сбросила купальник на пол и поднялась:
— Клав…
Волосы на его голове встали дыбом. Он чуть не вскрикнул — так больно столкнулись в нем два одинаково сильных, одинаково безжалостных знания.
Любимое тело. Его девушка. Его женщина. Впервые…
Мокрые волосы-сосульки. Ледяные ладони. Босые следы на промерзшем песке. Удушливый запах цветов на могиле, и ее лицо — это самое лицо! в широкой траурной рамке…
Он видел ее в гробу. Как теперь…
— Клав… не… прогоняй… меня…
— Я
— Не бойся… Клавушка, не бойся… Я же тебя люблю… Обними меня, Клав, я так долго…
Он впился зубами в нижнюю губу, так, что потекла по подбородку теплая струйка крови:
— Дюночка, не сейчас…
— Клав. Клав…
Не могу, подумал он беспомощно. Не… могу.
Дюнка стояла рядом, и ее руки были холодные, как рыбки. Будто бы она слишком долго просидела в речной воде.
И правда, долго. Ох как долго…
Он заставит себя поверить, что время отступило на десять месяцев назад. Что сейчас жаркий июнь, что завтра предстоит экзамен, что Дюнка попросту перекупалась и продрогла. Он заставит себя забыть похоронную процессию и этот ужасный цветочный запах. Запах кладбищенской глины… Он забудет. Сейчас.
— Клав…
— Сейчас, Дюночка. Сейчас…
У этого поцелуя был привкус крови из прокушенной губы.
— Клавушка…
Он стиснул зубы. Он уже знал, что решится.
Глава четвертая
Телефон плакал длинными гудками. Телефон истекал жалобными воплями: подойди ко мне, подойди… Возьми трубку, это так важно, от этого зависит человеческая жизнь…
Назар не слышал. Назар выдернул телефонный шнур из розетки, установив в своем мире тишину и покой. А может быть, он просто спал.
Ивга устало опустилась на влажную скамейку.
В прихожей у Прова тоже стоял телефон. На маленьком телефонном столике; у Ивги хватило сил развернуть столик, поставить его поперек. Торцом в дверь ванной, другим торцом в противоположную стену… Тесная квартирка была у Прова. Узкий коридор.
Там же, в коридоре, она натянула мокрое белье. Глотая слезы, влезла в джинсы и свитер. Не завязывая шнурков на кроссовках, вылетела за дверь; шум воды в ванной оборвался. Ивгу захлестнул страх — почти как тогда, на ночном пустыре, среди неподвижно чернеющих вагонов…
Она побежала. Сумка колотила по заду, будто подгоняя, поддавая охоты; на дорожке перед домом от нее шарахнулась стайка ребятишек. Старик с хозяйственной сумкой еле удержался на ногах; она вскочила в закрывающиеся двери автобуса и целых пять остановок боялась, что Пров ее догонит.
За что она так с ним? Что он ей сделал, кроме хорошего?..
И что будет, если он все-таки ее разыщет? Если станет искать…
Ох, станет. Такое не прощают. В особенности Пров…
Если бы Назар только подошел к телефону. Ивга не стала бы молчать в трубку — она вполне созрела, чтобы говорить. Чтобы униженно просить, она созрела тоже. Чтобы наняться к папе-свекру… тьфу, к бывшему папе-свекру, к профессору Митецу… Наняться в домработницы. Свадьбы не будет, это козе понятно, Ивга больше не гордая, не честолюбивая, вообще никакая… Если Назар не захочет любить ведьму… то пусть защитит хотя бы. Пусть будет… к ведьме… снисходителен…