Ведьмин жребий

Федорченко Юлия

Раздевшись догола и раздев ее, Ланн спросил:

— Ты знаешь, что нам нельзя этого делать?

Летиция мягко улыбнулась.

— Разговаривать?

Он вздохнул. Отступать было некуда.

— Ты хочешь, чтобы я любил тебя?

— Да. Да.

Ланн крепко стиснул ее запястья. Последний барьер пал перед натиском чувств — и он освободил то, с чем так долго боролся. Ее плоть противилась вторжению, и первое время было так больно, что она беспорядочно била его ногами по спине, но он продолжал ее целовать

и шептать слова, смысла которых Летиция не улавливала, — понимала лишь то, что они были словами утешения. Но потом она расслабилась, отдалась на его милость — и боль сменилась чем-то иным, невыразимо приятным.

Летиция не осознавала важности решения, принятого Ланном. Для этого она была слишком юна и легкомысленна. Любовь имеет свою цену, и ульцескор отказался от своих убеждений и принес самого себя в жертву чувству. Отдался любви — и Летиции в том числе. Обратной дороги не существовало. Он шагнул в пропасть, доверху наполненную алым: вожделением, ревностью, гневом, сластолюбием. Ланн мог уйти, исчезнуть, но вместо этого выбрал поражение. Теперь в его сердце образовалось мягкое, незащищенное место — чуть надави пальцем, и пойдет кровь.

Госпожа ди Рейз на несколько часов погрузилась в сон, а когда проснулась, Ланн сидел у воды в одних брюках. Ульцескор укрыл ее своей курткой. Одежда была сухой и теплой. На горизонте были проблески рассвета — настоящего, а не обманчивой зари Весперы.

— Оденься, — сказал Ланн, не оборачиваясь.

Летиция натянула бриджи, но платье было еще влажным, поэтому она просунула руки в рукава его куртки и застегнулась. Ланн все еще сидел к ней спиной. Ее пробрала дрожь. Неужели он, сорвав цветок, потерял к ней всякий интерес?

— Почему ты так холоден со мной? — спросила Летиция.

Он повернул голову и посмотрел на нее. В его взгляде был чувственный голод, и она поняла, что будет желанной еще много дней и ночей.

— Холоден? Я бы не посмел.

Ланн поманил ее пальцем. Девушка села рядом с ним на песок.

— Иногда мне кажется, что тебя не удержать. Ты как ветер.

— Тогда ты — ураган разрушительной силы.

— Ты смеешься надо мной.

— Да. — Он обнял ее за плечи. — Мы побудем здесь несколько дней, а потом уйдем. Фактически я больше не ульцескор и волен делать, что хочу. Чем бы ты хотела заниматься?

— Не знаю, — протянула Летиция.

— Ну и ладно, — сказал Ланн. — Что-нибудь придумаем вместе. Торопиться некуда. В сущности меня сейчас волнует другая проблема.

Она заглянула ему в лицо.

— Какая?

— Кровь и кости, Тиша! — воскликнул Ланн, изображая отчаяние. — Как я посмотрю в глаза твоему отцу?

Они одновременно расхохотались.

Интерлюдия 13. Жажда

Он наблюдал за ними, низко пригнувшись к земле. Первые лучи рассвета сожгут его дотла, не останется и горки пепла. Он сидел в своем укрытии,

когда Веспера висела высоко в небе, а затем ждал, пока смертные насытятся друг другом и крепко уснут. Девушка действительно соскользнула в дрему — такая нежная, хрупкая, одуряюще пахнущая спектрой, — но мужчина лежал рядом с открытыми глазами. Неужели он никогда не отдыхает? Он был голоден, но не мог спуститься и полакомиться людьми. Все, что он мог — уползти в лесную тень, спасаясь от солнца.

Эпилог

— Салема!

Кто-то тряс ее за плечо.

— Что случилось?

Она приподнялась на постели, нашарила рукой одежду и облачилась в нее со скоростью солдата, привыкшего к внезапным побудкам. Жизнь карцев была нелегкой, за роскошь нужно платить.

— Я не знаю, — пробормотал Джетт. Она раньше не видела его таким испуганным. Конечно, он еще не вышел из подросткового возраста, как и большинство карцев в ее отряде, но все они были, что называется, крутыми парнями. Карцам не положено бояться — страх убивает волю. — Выйди и посмотри.

Салема так и сделала. С дюжину разбойников стояли у ее шатра и заворожено пялились вверх, и, последовав их примеру, предводительница подняла глаза. В небе висела незнакомая звезда, источавшая холодный, неприветливый свет, и на ее поверхности, будто высеченный из голубого камня, застыл мрачный лик смерти. Коса владыки, отсекающего жизненный путь, была величиной в треть Весперы.

— Нет, — нетерпеливо произнес Джетт, — не туда.

Салема проследила за направлением его руки. В десяти чейнах впереди была мерцающая стена, прозрачная как стекло, и, похоже, она двигалась. За ее пределами творилось что-то странное — там метались призраки, отдаленно напоминающие людей. Несколько из них склонились над распростертым телом, в котором Салема с трудом признала своего карца. Он был мертв, но плоть билась в агонии, словно ее терзали дикие звери. Потом мертвеца отшвырнули прочь, и тело шлепнулось наземь за границей стены.

Предводительница опустилась на колени перед покойником, перевернула его на спину. Глубокая рана тянулась от шеи до паха, он был выпотрошен и начисто лишен внутренностей, брюшную полость набили землей. Землей и мятыми листьями.

— Что это? — спросила Салема, набрав целую пригоршню грунта. — Что это?

— Я не знаю, — обреченно повторил Джетт.

Карцы оказались в числе первых, кто столкнулся с подобным явлением, и они же дали ему название. Эту стену нарекли Гранью — она была последней чертой всего того, к чему привыкли люди, концом мира, который они знали, царством блеклых красок и искаженных ценностей. За все нужно платить, и вселенная не осталась в долгу, отомстив за украденное время. Грань была пределом изведанного. За ней начинался ад.

Конец второй книги