Ведьмино яблоко раздора

Петербург встретил Антониса ледяным дождем с порывистым ветром, пронизывающим насквозь. Дождь хлестал греческого гостя по высокому открытому лбу, и ему казалось, что холод пробирает его до костей. Отправляясь в Россию, Антонис взял с собой теплые вещи: шерстяную шапку, шарф, спортивную куртку на подкладке, зимние перчатки. И все равно замерз. Антонис никогда раньше в Петербурге не был. Он много слышал о том, какой это красивый, элегантный город, сколько в нем памятников архитектуры; слышал и то, что город называют Cеверной Венецией из-за большого количества водоемов и мостов. Перед отправлением полистал путеводитель с яркими фотографиями, представляющими город во всей красе. Мосты, фонтаны, музеи, храмы, фонари – все стоило посмотреть. Мостам в путеводителе уделялось особое внимание. Их в Петербурге много и на любой вкус:

величественный Дворцовый, помпезный Троицкий, строгий Петра Великого, уютный Банковский. Больше всего Антонису понравился вид разведенного моста: чуть разбавленное алыми полосками заката темно-синее небо и два огромных крыла, склоненные над шпилем Петропавловской крепости. Он решил, что непременно должен увидеть это великолепие.

В первый же день своего пребывания в Петербурге, когда по какому-то недоразумению выглянуло солнце, Антонис сдуру пошел на набережную. Пока он туда добирался, солнце исчезло. Затянутое низкими тучами серое небо пролилось моросящим дождем. Мост был тот же самый, что и в путеводителе, те же набережная и крепость – все было на месте, только не яркое и красивое, а блеклое и невзрачное. А еще холодный ветер, оказавшийся на набережной ледяным. Его вмиг просквозило; изнеженный южным климатом организм не вынес над собой такого издевательства, и Антонис свалился с простудой.

Лежа в гостиничном номере, Антонис смотрел через оконное стекло на мрачное от дождя небо. Мелкий противный дождь. Казалось, в этом городе он не прекращается никогда. Петербург ему уже не нравился. Посещать музеи расхотелось, чтобы любоваться архитектурой по такой погоде, надо было быть ненормальным. Лучше уж в тепле посидеть, а архитектуры и в Греции хватает.

Культурная программа Антониса завершилась, но возвращаться на родину он не торопился – здесь ему еще предстояло одно дело. Он включил ноутбук, открыл фото, затем файл с данными.

Ярослава Лакришева, двадцать шесть лет, улица Алтайская, дом 24, квартира 16. Кроме нее, в квартире никто не зарегистрирован. Это позволяло надеяться, что девушка живет одна, и может быть, у нее нет бойфренда. Насчет последнего Антонис усомнился: с таким прекрасным лицом – это вряд ли. Одна только ямочка на подбородке чего стоит!

Фотографию Ярославы Лакришевой Антонис скопировал с ее страницы на фейсбуке. К его великому сожалению, девушка оставила там о себе очень мало информации и никогда не бывала онлайн. Паспортные данные Ярославы он добыл, полчаса копания в Интернете – и готово, а вот подробности ее личной жизни там, увы, отсутствовали.

Будучи штурманом, Антонис привык подходить к делу обстоятельно, с хорошо продуманным планом действия, в котором учитывались все детали и различные повороты событий, чтобы при любых обстоятельствах иметь возможность мгновенно сменить курс.

Он приступил к разработке плана, главным пунктом которого являлась цель. Пока, кроме цели, Антонис не знал ничего. Он записал ее отдельно и выделил жирным шрифтом – одно короткое слово, конечный пункт его маршрута. Маршрут может меняться сколько угодно, а конечный пункт – нет. Нужно продумать несколько траекторий движения к нему, с отклонениями и пересадками. Сколько будет отклонений от курса, Антонис не знал, все зависело от обстоятельств. Возможно, в пути придется даже развернуться на сто восемьдесят градусов – в его летной практике бывало и такое, но он точно знал, что в конечном итоге к цели придет. Как скоро это случится – во многом зависело от его мастерства и от точности расчетов. А для расчетов нужны данные, поэтому он решил прежде всего приступить к их сбору.

Дарья Альбертовна с утра крутилась по хозяйству как белка в колесе. Новогодние выходные – хуже будней: в доме становится столько грязи, что только и успевай убирать. А одуревшие от безделья домочадцы постоянно путаются под ногами и мешают. Помощи от них не дождешься, а если что-нибудь и сделают, то так, что лучше бы и не брались вовсе – все равно придется переделывать. И зачем они сюда, на дачу, приехали, спрашивается? Сидели бы в городе: что там телевизор целыми днями смотрели, что тут теперь от экрана не отходят.

В свои пятьдесят шесть лет Дарья Альбертовна была довольно бодрой женщиной, избежавшей многих болячек, которые неминуемо настигают большинство людей, чей возраст перевалил за полтинник. Крепко сбитая, с широкими бабьими бедрами и пышной грудью, с сильными руками бывшей тяжелоатлетки, проницательным взглядом на неожиданно миловидном, круглом лице, Дарья Альбертовна имела репутацию женщины, с которой лучше не спорить, – все равно останешься в дураках, еще и нервы себе испортишь и время потеряешь. Домашние с ее мнением всегда считались и если ей иногда перечили, то только из упрямства, зная, что в любом случае последнее слово останется за ней. Лишь

один член семьи Лакришевых позволял себе роскошь поступать по-своему, плюя с высокой колокольни на мнение Дарьи Альбертовны, – ее мать, Аида Серафимовна. Аида Серафимовна в прошлом блистала на сцене Минского драматического театра, а ныне вела скучный образ жизни пенсионерки. Несмотря на свой почтенный возраст, старушка не терпела к себе обращения по имени-отчеству, а также не допускала, чтобы ее называли мамой, бабушкой и уж тем более прабабушкой. Поэтому даже правнук Аиды Серафимовны, восьмилетний Дениска, называл ее Аидой. Выйдя на пенсию, бывшая актриса не переставала давать представления. Окружающие постоянно становились зрителями ее спектаклей. Аида мастерски исполняла роль тяжело больной, а иногда и умершей, которая после приезда бригады «Скорой помощи» чудесным образом воскресала. Аида Лакришева к старости стала слаба на голову, и у нее часто случались провалы в памяти. Или это была всего лишь ее очередная роль – понять было сложно. Во время своих припадков она становилась совершенно невыносимой, чем доводила до белого каления дочь, вынужденную ее опекать. Дарья Альбертовна от ее выходок сама начинала сходить с ума. Она пила успокоительные капли, ругалась, но ничем не могла исправить ситуацию и продолжала нести нелегкий крест – ухаживать за престарелой матерью.

– Опять Богу душу отдала! – вздохнула Дарья Альбертовна. – Когда же все это закончится?! Уже и с декорациями помирать начала, в следующий раз оркестр пригласит!

Она не без раздражения посмотрела на диванчик, где с неподвижным взглядом, направленным в потолок, лежала Аида, в ногах которой небрежно лежали четыре бордовые розы. Дарья Альбертовна подошла к холодильнику, достала оттуда сметану и вернулась в комнату.

Веранда имела отдельный вход; там стоял диван, журнальный столик и старый холодильник, вынесенный из кухни после приобретения нового. На веранду мало кто заходил, только хозяйка дома, когда ей нужно было наведаться к холодильнику. Потенциальных зрителей набралось бы немного, поэтому выбор места для «умирания» Дарье Альбертовне показался странным. Но все равно она не стала беспокоиться по поводу кончины матери. «Голод – не тетка. К ужину оживет», – решила она.

Но ни к ужину, ни к более позднему времени Аида в общество, которое к ночи поредело, не вышла. В доме остались только Дарья Альбертовна и Дениска, а его мать Томила со своей сестрой Ярославой и дядей Русланом уехали в город. Руслан Альбертович откланялся раньше остальных – сразу же после ужина, а Томила и Ярослава немного задержались.

Дарья Альбертовна ничуть не расстроилась отъезду родственников, напротив, это событие ее очень даже порадовало: в доме стало тише, и у нее как у хозяйки убавилось хлопот. Аида не досаждала своими причудами, притихнув на веранде. Вот только Дениска доставлял беспокойство шумными играми. Угомонился бы он – совсем была бы красота. Она давно мечтала приобщить внука к рисованию, лепке, моделированию, пазлам – к любому занятию, предусматривающему тихое сидение на месте. Покупала фломастеры, раскраски и всевозможные настольные игры, но Дениска не проявлял к ним никакого интереса, предпочитая беготню.

– Ты здесь будешь ночевать? – тихо спросила Дарья Альбертовна мать.

Перед тем как улечься в постель, хозяйка обошла дом и заглянула на веранду. Ей никто не ответил, но Дарья Альбертовна этому не удивилась – время было поздним, так что Аида вполне могла уже уснуть. Не включая свет, она подошла к дивану и, отодвинув в сторону цветы, укрыла мать пледом.

Утром Дарья Альбертовна опять принялась хлопотать по хозяйству. Нужно было вымыть рамы и подоконники с внутренней стороны, на которых собралась пыль, выгладить белье и перебрать вещи в комоде, выбросив оттуда старье. В доме заметно похолодало из-за того, что хозяйка на ночь убавила мощность радиаторов. Она считала, что спать нужно в холодном помещении, да и экономия выходила на электричестве приличная. Подрагивая от холодка, она надела поверх сатиновой сорочки в горох махровый халат, сунула ноги в мягкие тапки с озорными собачьими рожицами и пошлепала умываться. За окном падал пушистый снег, покрывая двор новыми сугробами. «Снова дорожки чистить!», – недовольно подумала Дарья Альбертовна. Накануне она их уже чистила, и вот теперь снова придется браться за лопату. Дармоеды (так хозяйка называла свою родню) убирать снег не хотели – им он не мешал, и Дарье Альбертовне ничего не оставалось, как убирать его самой. Она машину не водила, и ей снег мешал меньше остальных – чего там перешагнуть через сугроб? Но Дарья Альбертовна, во-первых, любила порядок, а во-вторых, не допускала, чтобы у кого-нибудь из соседей появился хоть малейший повод отозваться о ней как о плохой хозяйке. Соседей в их дачном поселке зимой было немного, да и те не проявляли особого любопытства до чужих дел – все жили сами по себе. Разве что Сазоновы иногда заглядывали во двор, но и то больше по привычке, чем из интереса.