Ведьмины байки
Шрифт:
В противоположном конце улицы начал скапливаться народ. Бабы любопытно тянули шеи из-за заборов, мужики глухо перешептывались, очень неласково поглядывая в мою сторону. Некоторые держали в руках вилы.
Я чуть сжала колени, и Смолка понятливо пошла вперед. Шепот стих, селяне боязливо сбились в кучу, поудобнее перехватывая сельхозорудия.
– Жаштвуйте, увашаемые! – громко сказала я. – В шем шело? Швадьба отменяетша?
– Ась? – растерянно уточнил крепко сбитый, чернобородый мужик лет сорока.
– Во, я же говорил! – сбивчиво затараторил давешний
— Ну, вещма, – нетерпеливо согласилась я, – и што ш того? Вшя моя порша вашим пшелам в подметки не годишша!
Кое-кто, разобрав, захихикал. Обстановка разрядилась, мужик отвесил мальчишке затрещину:
– Всполошил людей зазря, дурень эдакий! Вы уж не серчайте, госпожа ведьма, но видок у вас – краше в гроб кладут, немудрено перетрухнуть.
– Шама жнаю, – проворчала я, спешиваясь, – ваше?
Мужик недоверчиво поглядел на пергамент, потом на меня.
– Вы… это… эээ… серьезно?
– Ш утра – да, шейшаш – вжад ли, – честно призналась я, отлично понимая, что моя теперешняя внешность располагает скорее к поминкам, нежели к свадьбам. Подворачивалась мне и такая работенка – когда родственники не были уверены в благонадежности покойника. – Хоша бы переношевать пуштите – и ладно. Я жаплашу.
Но мужик не торопился с отказом. Добродушно ухмыляясь в густые усы, он скомкал пергамент и протянул мне широкую мозолистую ладонь:
– Ежели не передумали и беретесь – добро. Меня Олупом зовут, я в Медовках навроде старосты. Завтра дочку свою старшую, Паратю, замуж отдаю, без колдуна ну никак. Знатное гульбище намечается, всех сельчан пригласил и столько же из окрестных селений съедется, так что работы невпроворот. Переночуете у соседа моего, я договорюсь, в порядок себя приведете, а завтра с самого утречка к выкупу подходите. Потом венчальный обряд, само собой, дайн приедет, вы ему не шибко глаза мозольте, лады? Ну и за столом, стал-быть. Хотя бы до вечера в трезвости продержитесь, а там уж самой распоследней нечисти не до сглаза будет. Заплачу три кладня, серебром или золотом, как захотите. Еды со стола впрок наберете – все равно не съедим, придется свиньям выкидывать… Ну так как? Согласны?
– По жукам, – кособоко улыбнулась я, присоединяясь к рукопожатию.
Переодевшись и высушив голову, я занялась щекой. Время было упущено, мне удалось кое-как унять боль, но опухоль спадать не торопилась. Хорошо хоть язык перестал заплетаться. Никакого смертельного яда в месте укуса я не обнаружила, зато, к немалому удивлению, вытащила из щеки глубоко засевшую пшеничную ость. Обычно такие тонкие и длинные занозы загибаются под кожей и дальше не идут, эта же пробила щеку насквозь. Видимо, я обзавелась ею в тростнике, где оседает половина плывущего по реке сора, в том числе летящая с веялки мякина.
Сосед Олупа, он же брат, хмурый неулыбчивый бобыль, молча выставил на стол горшок со щами, кивнул мне на лавку у печи, а сам полез на полати. Время и впрямь было
– A, госпожа ведьма! – обрадовался он. – Как ваше здоровьичко?
Я неопределенно пожала плечами. Лицо говорило само за себя.
– Скажите, в вашем селе кто-нибудь держит пчел?
– Да почитай все – у меня одного полторы дюжины колод в саду стоит, – простодушно похвалился Олуп, – луга-то эвон какие широкие, разнотравные, с весны до осени цветут, без меда ни разу еще не оставались; бывало, зимой после неурожая им одним и кормились. А сады-то как с пасеками родят, каждый цветок завязь дает!
– И не боитесь?
– Чего? – не понял Олуп.
– Яблочки вокруг ульев собирать?
– Эк вы, госпожа ведьма, с одного укуса перетрухнули, – развеселился Олуп. – Меня вон каждый год по две дюжины жалит, а то и три-четыре, особенно если придавишь невзначай или в улей без дымаря сунешься. Привык, так даже и не болит, только чешется наутро. Пчела ведь тоже не дура, зазря нипочем не тяпнет – хоть ты у самого летка стой, только палец туда не суй.
Мне совершенно не хотелось ни совать, ни стоять, но выхода не было.
– Вы не будете возражать, если завтра под вечер я осмотрю вашу пасеку? Надеюсь, после захода солнца эти твари угомонятся?
— Вы, госпожа ведьма, ночью пчелок не бойтесь, – добродушно посмеиваясь, заверил меня Олуп, – они в темноте ни зги не видят, куда уж там летать да кусаться. Смотрите на здоровье, небось не убудет. А что вы искать-то будете, может, я подскажу?
– Найду – узнаю, – честно ответила я.
Мы еще немного побродили по селу, обсуждая подробности завтрашней свадьбы. Собаки поочередно, с неиссякаемым энтузиазмом заливались лаем из-за заборов, так что захода с третьего я почувствовала себя ложкой, которой ради забавы водят по рядку из горшков. Потом на улице окончательно стемнело, и я, поравнявшись с калиткой, распрощалась со словоохотливым мужиком.
– Да, у нас тут… того… тать завелся, – напоследок предупредил Олуп, – третий день шкодит, стервец, тащит, что под руку подвернется. Гостей-то много посъезжалось, поди угадай, который по дегтю с перьями истосковался. Так что вы кошель потуже затягивайте да покрепче к поясу привязывайте… не ровен час…
Я кивнула скорее из вежливости. Татя, покусившегося на мой тощий кошель, мне было искренне жаль.
С утра пораньше я уже стояла у разделявшего избы забора, опершись на него локтями. Как Олуп и предсказывал, на свадьбу явились не только все приглашенные гости, но и их родственники, а также родственники родственников с друзьями. Нанятые музыканты вовсю наяривали на трех дудках, двух бубнах, расстроенных гуслях и гнусавой волынке. Выходило нечто равно схожее с плясовой, застольной и поминальной.