Ведьмины камни
Шрифт:
В последний день перед возвращением мужа у Бериславы все валилось из рук. Но и Хельга с приближением вечера волновалась все сильнее. Ингвар, старший сын Сванхейд, о котором она так много слышала в последнее время – и больше плохого, чем хорошего, – уже стал в ее воображении каким-то великаном из сказаний. Уже сегодня она увидит властителя, которому ее отец и дядя Эйрик отказались платить дань. Возможно, вот-вот он сделается смертельным врагом ее рода… Находясь под защитой Сванхейд, как ее гостья, Хельга не опасалась за себя, но ждала встречи с Ингваром сыном Олава со жгучим любопытством и опасением. То и дело она касалась какого-то из «ведьминых камней» в своем ожерелье, стараясь напитать душу их твердостью. Пока у нее при себе целых шесть хранилищ удачи, ей ничто не
А если бы осуществились надежды ее родных на Логи, то Ингвар стал бы ей… «деверем», вот как здесь называется брат мужа! Глядя на Сванхейд, Хельга угадывала: та не настолько невозмутима, как хочет показать, ее раздирают и горе, и гордость, и гнев, и она сама не знает, что сильнее. Если бы не приезд Ингвара с войском, если бы Сванхейд жила, как обычно живут женщины зимой, проводя время за пряжей, то болтовня с Хельгой и правда могла бы смягчить ее боль потери. Но сейчас ей было не до пряжи, болтовни и даже не до утешения. Встречая Сванхейд в гриднице, Хельга видела на ее строгом лице только решимость и ни следа слез. Сванхейд рассталась с Мальфрид тринадцать лет назад и не рассчитывала еще когда-нибудь с ней свидеться; она отвыкла от дочери, и весть о ее смерти не вызвала такого бурного горя, как если бы они жили вместе. Но у этой смерти был виновник, который точно так же приходился Сванхейд родным чадом.
Было еще светло, когда сообщили, что войско приближается.
– Он же не всех приведет, кто ходил с ним на Греческое царство? – спросила Хельга у Логи, когда стояла между ним и Хедином близ ворот.
К вечеру она нарядилась в свою лучшую шубку на куницах, покрытую голубым шелком из Булгара, с узорной отделкой, и замечала, с какой завистью скользят по шубке глаза местных женщин. «Из Меренланда, – долетел до нее чей-то голос. – Там этих куниц да бобров несчитано, хоть шапкой лови…» Вокруг гудела толпа знатных гостей, все были в лучших цветных одеждах. Для Ветрлиди, деверя Сванхейд, поставили скамеечку: он оказался так толст, что опухшие ноги его не держали. С другой стороны от Логи стояли Берислава и Вояна; Вояна жаждала увидеть не столько Ингвара, сколько его жену Эльгу, свою сестру, которую ожидали вместе с ним. За работой она столько успела рассказать Хельге о своей сестре, которая стала киевской княгиней: как они росли на реке Великой близ Пскова, как девочками ходили в лес варить кашу медведю… Хельга в ответ рассказала свои родовые предания – о медведе, который посватался к дочери одного человека, о Бьярнхедине, который родился от этого брака и стал ее предком. Все это, а еще сходство их имен вызвало в Хельге такое чувство близости к сестре Вояны и Бериславы, что теперь она не менее их жаждала ее увидеть и познакомиться с ней.
– Но если Эльга едет с Ингваром, значит, он вернулся с успехом? – спрашивала Берислава у Вояны. – Ну, если она захотела провожать его в такую даль!
– А может, он разбит и его из Киева выгнали, – отвечал им муж Вояны, рослый, худощавый, остроносый словенин, по имени Видонег. – Ей и некуда более деваться, кроме как с ним ехать.
– Да тьфу на тебя! – Берислава нахмурилась. – Что ты такие беды пророчишь!
– От слова не сделается!
– Не может этого быть! – Логи обернулся к ним. – Ингвар ведь сам созвал всех родичей, даже ваших псковских. – Он глянул на Торлейва с племянником, последнего из оставшихся в живых братьев Олега Вещего. – Если бы он был разбит, зачем стал бы людей созывать? На сором?
– О чем вы? – тихо спросила его Хельга, не понимавшая разговора по-славянски.
В душе мелькнуло восхищение тем, как свободно Логи говорит на славянском языке. Ничего в этом не было особенного для парня, выросшего среди русов и словен (сама она так же свободно говорила по-мерянски), но когда тебе кто-то нравится, любые его достоинства видятся куда более значительными, доступными только ему.
– Да так, вздор всякий болтают люди. – Логи не хотел переводить ей эти дурные пророчества. – Ингвар не может привести всех, их ведь было тысяч двадцать. Те, которых набирали из киян, из древлян, из радимичей и прочих, кто живет на юге, уже пошли
– И сколько-то людей погибло, – добавил Хедин.
– Слышно, сам Ингорь на десяти лодьях из-за моря воротился, – вставил Видонег.
– Как же без потерь? Но сколько – мы не знаем. Он, надо думать, только варягов приведет, которые отсюда домой за море поедут. Сотен пять или шесть, мать говорила.
Логи не верил, что самые страшные слухи могут оказаться правдивы и брат вернулся на десяти лодьях – когда уходил с тысячей, – но если только вообразить… Сердце обрывалось и жилы холодели от ужаса. Для конунга такой исход войны – гибель, никто больше не потерпит его власти. И для его рода это будет такой удар по чести и удаче, что главной заботой останется сохранить свое.
Толки почти прекратились, люди ходили туда-сюда, притоптывали на снегу, хлопали руками, чтобы не мерзнуть.
Со стороны Ильменя прозвучал рог – это давала знать о себе приближавшаяся дружина. Со двора вышла Сванхейд и встала возле ворот, там, откуда было лучше видно дорогу на льду. Хельга бросила на нее взгляд: королева была невозмутима, но даже Хельга видела, каких душевных усилий ей стоит эта невозмутимость. Она взглянула на Логи: тот хмурился от волнения, и она легонько тронула его за локоть. Он обернулся и благодарно похлопал рукой по ее варежке, но его рыжеватые брови оставались сдвинуты.
Рог прозвучал снова, уже ближе…
Долгожданная встреча обманула многих; Хельга ожидала от нее неведомых потрясений и потому обманулась меньше других.
– Где Ингвар, покажи мне! – шептала она, боясь с желанием, как маленькая, подергать Логи за руку.
Сама она никак не могла увидеть вождя дружины. Позади трубача и знаменосца ехали несколько человек, но ни один из них не выделялся ростом или величественным видом, какого ждешь от конунга.
– Вон он, в середине. – Логи слегка наклонился к ней и показал. – В синей шубе с такими длинными… застежками и отворотами.
– Какая странная шуба! – только и пробормотала Хельга. – Это в Кёнугарде так ходят?
– А ётун знает! Может, у греков…
На самом деле это был болгарский кафтан, полученный Ингваром в дар от его нового шурина, бату Бояна. Но такие же, причем не менее богатые, были на самом Бояне и их спутниках, а собственно видом Ингвар не выделялся. Не только Хельге, приехавшей издалека, но и прочим жителям Хольмгарда было трудно сразу его узнать – его тут видели всего один раз, пять лет назад, когда ему было всего восемнадцать и в Киеве еще правил Олег-младший, муж Ингваровой сестры Мальфрид. Сама Сванхейд угадала, который из всадников, сошедших с богатых, отделанных шелком и резной костью седел, ее сын, только по сходству с Олавом – и еще по сдержанной, властной повадке, привычке находиться под градом взглядов.
Ингвар был человеком совсем иного склада, чем его отец – более решительный и даже резкий, менее мудрый и сдержанный, – но этого Сванхейд пока не знала. Обликом же он так сильно напомнил ей Олава, что она в первый миг растерялась. Ингвар сейчас был на несколько лет моложе того Олава, которого она когда-то увидела впервые, и вспыхнувшие воспоминания прогнали ее гнев. Сейчас, пока он медленно, словно одолевая нерешительность, шел к ней, она помнила только то, что перед нею – тоже ее дитя. Невысокий, с обычным, ничем не примечательным лицом, Ингвар выглядел даже моложе, чем был на самом деле – особенно пока смотрел в снег у себя под ногами. Сванхейд поразило, как молод этот человек – тот, кто воевал с Греческим царством и звался повелителем огромных просторов от Варяжского моря до Греческого. На памяти руси ни один человек, даже из более опытных и прославленных, еще не держал в одних руках столько земель и племен. Она не позволила бы Ингвару жаловаться на то, что он вырос, будто круглый сирота, не зная ни отца, ни матери – так они решили для его же блага. И если ради этого блага он переступил через свою родную сестру – может быть, часть вины лежала и на Сванхейд. Она забыла свои недавние мысли о его вине, и речь ее прозвучала хоть и величественно, но дружелюбно и с глубоким чувством.