Ведьмы поместья Муншайн
Шрифт:
Она поспешно выкладывает шестую, седьмую и восьмую карты в положениях «половина восьмого», «девять» и «одиннадцать часов». Урсула ахает, видя плачущего в кровати мужчину. Над ним нависли девять мечей (что символизирует вину Урсулы перед Руби), далее – скелет в доспехах на коне (это про город Кричли Хэкл), и еще двое несчастных бредут босиком по снегу (определенно Айви). Итак, перед Урсулой восемь очень плохих карт, и она сотрясается от ужаса подобно ангельскому дубу.
Расклад говорит о том, что Урсуле следует немедленно трубить
Она снова тасует карты и снова раскладывает их, получив тот же страшный результат: угроза предстает перед ней еще с более яркой очевидностью – как если бы сама Богиня прислала почтового голубя с посланием: Грядет беда, стучится в окно и ждет момента, чтобы войти в дом!
И все равно Урсула пока не объявляет тревогу, обуреваемая сомнением. Свойство сомнений таково, что они пробивают наши защитные рефлексы, истончая самосознание, и мы больше не узнаем свой внутренний голос, перестаем ему верить.
Урсуле уже знакомо это чувство отстраненности, когда возникает единственный порыв – трижды перепроверить все знаки и уж только потом довериться им. Поэтому она берет волшебную палочку и выходит в коридор. Одним магическим рывком она преодолевает пространство, минуя комнаты Руби и Иезавель, и оказывается возле лестницы в левом крыле дома.
И лишь увидев впереди стеклянную оранжерею Айви, охваченная паникой, она переходит на бег.
2
Суббота, 23 октябряУтро
Десять минут до тревоги. Иезавель лежит в постели, ее черные волосы разметались по шелковой подушке, веки тяжелые, она с трудом открывает карие глаза. Во рту сухо, от похмелья раскалывается голова, виски словно сдавило металлическим обручем.
Сегодня ее очередь готовить завтрак, и Иезавель собирается удивить подруг, устроив блинный пикник. Разумеется, она все организует в оранжерее Айви, а не на промозглом октябрьском воздухе. Опять же, пикник на улице автоматически исключает присутствие на нем Табиты из-за ее прогрессирующей агорафобии.
Это будет последняя трапеза без Руби, и Иезавель ждет не дождется возвращения сестры в их внутреннее святилище. Даже удивительно, что за время отсутствия Руби ведьмы-оторвы, совершившие одно из самых грандиозных магических ограблений всех времен, превратились в благонравных отшельниц. Теперь каждый их день точная копия другого.
Утро у них начинается с распития десятков эликсиров, тоников и смузи (несмотря на увещевания Иезавель, Айви категорически отказывается подавать их в маленьких стопках), затем – упражнения по растяжке, чтобы оградить себя от травм, связанных с любовными утехами (Иезавель), или чтобы не сломать бедро во время натягивания компрессионных чулок (это делают все, кроме Тэбби, которая, несмотря на пользу оных, согласится носить это уродство только через ее труп).
Сестры соблюдают режим приема пищи, готовя
Как же мы дошли до такого? – спрашивает себя Иезавель. – Когда же я успела состариться? Ведь когда-то групповой активностью для меня были оргии – и чем безумнее, тем лучше.
Но ничего: вот приедет Руби, встряхнет их, оживит, ибо все они превратились в ходячие трупы. Если только Руби действительно собирается вернуться домой. Если только захочет с ними общаться.
Размышления Иезавель прерывает чей-то храп: она с трудом переворачивается на другой бок и видит рядом с собой спящего голого мужчину.
– Кен? – громким шепотом зовет она и толкает мужчину в плечо. – Кен, тебе следует убраться отсюда, пока мои сестры не проснулись.
Мужчина всхрапывает и что-то бормочет, но ничего не разобрать: он лежит на животе, уткнувшись лицом в подушку.
– Что ты сказал? – спрашивает Иезавель.
Он отрывает голову от подушки:
– Я же говорю: я не Кен.
Какая досада – Иезавель не первый раз путает имена любовников, но имя этого вроде созвучно с Кеном.
– Бен? – навскидку пытается вспомнить она.
– Да нет же. – Он снова роняет голову на подушку.
Иезавель делает еще одну, последнюю, попытку:
– Может, тогда Глен?
– Господи боже мой, я Найджел, – зло говорит он, перекатываясь на спину.
«Ну и дела», – думает Иезавель.
– Как скажешь, Найджел, только тебе пора уходить.
Он приподнимается на локтях и спрашивает:
– Ты что, живешь со своими родственниками? – Это он так запоздало реагирует на ее реплику про сестер.
Иезавель могла бы сказать: да, она живет с тем, что осталось от ее семьи, но ведь Найджел другое имел в виду. Можно было бы ему объяснить. Только зачем? Он все равно ничего не вспомнит, и каждая лишняя минута его пребывания тут означает, что в коридоре он может натолкнуться на Квини. Такое уже случалось пару раз, а Иезавель надоели нравоучения про то, что она не заботится о безопасности сестринства.
– Да, так и есть, и им не очень-то понравится, если они тебя тут увидят. Поэтому тебе лучше уйти.
– А я-то думал, что мы еще покувыркаемся.
Найджел бросает взгляд на ее черное сатиновое неглиже с плотным лифом, выставляющим напоказ грудь, что свела с ума множество мужчин и не меньшее количество женщин. Найджел игриво поводит бровями, глядя на свой вялый член, очевидно, надеясь, что он и теперь не подкачает.
Этот несчастный олух даже не подозревает, что его буйная эрекция – результат стараний Иезавель, о чем, кстати, она быстро пожалела. Некоторые мужчины, получив дар твердого члена, начинают вести себя как мальчишки – вот и Найджел из их числа. Он тыкал в нее пенисом, позабыв о ласках, заботясь исключительно о собственном удовольствии и оставив Иезавель неудовлетворенной.