Ведьмы с Восточного побережья
Шрифт:
Бран тогда так сильно и заметно смутился, что Фрейя незамедлительно воспылала к нему самыми горячими чувствами. Он стал почти того же цвета, что и красная хризантема у него в петлице.
— О господи… простите! Вы не ушиблись?.. Может быть, вам нужна моя по…? — Он не договорил, словно подавившись словами, и изумленно уставился на нее. Фрейя, наконец, поняла, что лиф платья, державшегося на тоненьких, как спагетти, бретельках, сполз уже почти на талию, да и само платье вот-вот соскользнет на пол. Ситуация совсем осложнилась — ведь трусики Фрейя не надела.
— Позвольте мне… — Бран попытался увести девушку в сторону, одновременно стараясь прикрыть ее собой. Но как раз в этот момент шелковистая ткань, которую он тщетно пытался
Вот еще, фыркнула про себя Фрейя, можно подумать, он — новичок в таких делах! С чего вдруг он настолько смутился? Она мгновенно, поскольку обстановка была явно мучительной для бедного парня, привела себя в подобающий вид. Бретелька вернулась на свое законное место и была накрепко приколота, а порванная материя тщательно закамуфлирована (излишняя обнаженность груди стала восприниматься как естественное продолжение глубокого декольте). Затем Фрейя, вполне взяв себя в руки, самым непринужденным тоном представилась:
— Меня зовут Фрейя. А вы, должно быть?..
Бранфорд Лайон Гарднер. Живет на острове — в усадьбе «Светлый Рай». Кстати, именно он, будучи богатым и щедрым филантропом, сделал максимально щедрый взнос в пользу музея, и его имя должным образом отметили в программе. Фрейя знала, что Гарднеры занимают особое положение среди старинных и богатых семей северо-восточной части Лонг-Айленда, которую в принципе даже и Лонг-Айлендом назвать трудно. Во всяком случае, Нортгемптон явно не имел отношения к томуфешенебельному округу, который представлял собой царство длинноволосых юнцов, шатающихся по веренице торговых молов. Городок больше напоминал Нью-Джерси, чем Нью-Йорк, и находился словно в другом измерении.
Ведь Нортгемптон, притулившийся у океанских вод, был не только последним бастионом старой гвардии — он служил тропой в иные, давно минувшие времена. В нем, без сомнения, могли иметься все необходимые атрибуты классического «анклава» Ист-Энда с его безукоризненными гольф-клубами и вечнозелеными изгородями. Однако сам Нортгемптон отказался от титула летнего местечка для увеселений отдыхающих, ибо большинство его обитателей проживало здесь постоянно. Очаровательные, обсаженные деревьями улицы пестрели витринами семейных продуктовых магазинчиков. Парад в честь Дня независимости горожане отмечали дружно и весело, с неизменными повозками и платформами, которые влекли за собой на буксирах пожарные машины. Да и соседи не чурались общества друг друга — напротив, они мирно приятельствовали и часто устраивали чаепития на открытых верандах. Хотя здесь имелось и нечто странное. Например, шоссе № 27, которое соединяло богатые прибрежные поселения, но въезда в Нортгемптон вообще не имело. А как быть с тем фактом, что о самом городке никто в штате ни разу не слышал? («Что? Вы, конечно, имеете в виду Истгемптон, не так ли?») Местные жители против подобных диковинок не возражали и старались не обращать на них внимания. К особенностям шоссе № 27 они давно привыкли и спокойно пользовались окольными сельскими дорогами, а немногочисленные туристы предпочитали в основном район пляжей.
Долгое отсутствие Брана Гарднера на местной общественной сцене никак не сказалось на его популярности. Хозяину поместья прощали любые причуды, о странностях в его поведении через секунду забывали. И, естественно, никаких пересудов не вызвало мгновенное преображение поместья. Во время своего возрождения «Светлый Рай» много дней подряд оставался темным и безжизненным, но однажды ясным утром горожане обнаружили, что колоннада особняка полностью восстановлена. Потом минуло еще недели две, и у дома появились новые окна и кровля. Здесь, безусловно, была какая-то тайна! Никто толком и вспомнить не мог, чтобы в усадьбе работала команда строителей. Создалось ощущение, будто «Светлый Рай» оживает сам
Итак, торжество состоялось в воскресенье тридцатого мая, как раз в День памяти. Безусловно, нет лучшего начала для очередного идиллического лета, чем празднование помолвки в заново отстроенном поместье. В отдалении сверкали свежей краской теннисные корты, с утеса открывался великолепный вид на море, покрытое белыми барашками волн, а столы ломились от изысканных яств. Тут имелись охлажденные лобстеры, огромные и тяжелые, как шары в боулинге, блюда со сладкой молодой кукурузой, десятки фунтов черной икры, разложенной в микроскопические хрустальные мисочки с перламутровыми ложечками. (К деликатесу не полагалось ничего банального, вроде блинов или сливок, ибо они способны лишь исказить истинный вкус икры.) Налетевшая утром гроза с дождем внесла, правда, кое-какие коррективы. Гости, спасаясь от чрезмерной влажности, переместились в бальный зал, покинув хрустящие белые полотняные навесы, установленные на утесе.
Тридцатилетний Бран, умный, образованный и, главное, неженатый, а также невообразимо богатый, стал поистине самой крупной рыбой в брачном пруду Нортгемптона. Но охотницы за женихами, как и большинство местных жителей, не знали — или не хотели знать — о Бране самого главного. Он был невероятно добр. Когда Фрейя познакомилась с ним поближе, то решила, что это — самый хороший человек, какого она когда-либо встречала. Доброта исходила от Брана, как сияние от светлячка. Фрейя почувствовала это уже во время приключения с платьем, когда он, несмотря на растерянность, проявил такую предупредительность и заботу. Едва успев преодолеть смущение и перестав, наконец, заикаться, он принес Фрейе выпить. Потом он почти весь вечер не отходил от девушки, заботливо к ней наклоняясь и ограждая от любых неприятностей.
И сегодня Бран — высокий, темноволосый, одетый в блейзер (весьма плохо на нем сидевший) — бродил по залу, неловко раскланивался с гостями и со своей обычной застенчивой улыбкой принимал поздравления. Его нельзя было назвать «очаровашкой», сверхъестественным эрудитом или остроумным парнем. Он, пожалуй, не был даже светским молодым человеком, в отличие от большей части представителей знатных семей. Эти отпрыски обычно с наслаждением гоняли по узким, лишенным тротуаров улочкам Нортгемптона на итальянских спорткарах последней модели и вели себя в высшей степени развязно. Если честно, для столь богатого наследника Бран был слишком неуклюж, застенчив и казался аутсайдером, а отнюдь не центром элитного кружка Нортгемптона.
— Вот ты где! — Он улыбнулся, когда Фрейя встала на цыпочки, чтобы поправить ему галстук. Девушка заметила, что манжеты на его рубашке несколько обтрепались и испачкались, а когда Бран обнял ее за плечи, почувствовала слабый запах пота. Бедный парень! Она-то знала, с каким ужасом он ожидал приема! Он явно плохо себя чувствовал среди большого количества гостей. — Я потерял тебя из виду. Ты как? Может, тебе что-нибудь принести?
— Все в порядке! — весело ответила она, чувствуя, что привычные «бабочки в животе» перестают трепыхаться и начинают затихать.
— Рад за тебя. — Бран поцеловал ее в лоб мягкими и теплыми губами. — Я буду скучать по тебе. — Он нервно теребил перстень с монограммой, который носил на правой руке. То была одна из плохих привычек, нечто вроде тика, и Фрейя стиснула его руку, желая остановить и успокоить жениха. Ведь уже на следующий день он собирался в Копенгаген по делам семейного «Фонда Гарднера». Кстати, доходов фонд не приносил — через него распределялась гуманитарная помощь, поступавшая в различные страны. Ради осуществления очередного проекта Бран должен был уехать почти на все лето. Возможно, именно поэтому Фрейя сильно нервничала. Ей совершенно не хотелось оставаться в одиночестве, раз они уже нашли друг друга.