Ведомство страха

Грин Грэм

– Ну, как мы себя чувствуем? – осведомился доктор. – Судя по вашему виду, вы с каждым днем все больше приходите в себя.

– Вы думаете? Но кто знает, так ли это? Я не знаю, и вы не знаете, доктор Форестер. Может, я все меньше и меньше похож на себя.

– В этой связи я должен сообщить вам важную новость, – сказал доктор Форестер. – Я нашел человека, который может об этом судить. Некую персону, знавшую вас в прежние времена.

Сердце у Дигби отчаянно забилось:

–

Кто он?

– Не скажу. Я хочу, чтобы вы вспомнили сами.

– Вот глупо, – сказал Дигби. – У меня немножко закружилась голова.

– Что ж, естественно. Вы еще не совсем окрепли. – Доктор отпер шкаф и достал оттуда бокал и бутылку хереса. – Это вас подкрепит.

– «Тио Пепе», – произнес Дигби, осушая бокал.

– Видите, память возвращается. Еще стаканчик?

– Нет, это святотатство – пить такое вино как лекарство.

Новость его потрясла. И почему-то не очень обрадовала. Трудно сказать, какая ответственность свалится на него, когда вернется память. Человек входит в жизнь мало-помалу; долг и обязанности накапливаются так медленно, что мы едва их сознаем. Даже в счастливый брак врастаешь постепенно; любовь незаметно лишает свободы; немыслимо полюбить чужого человека внезапно, по приказу. Пока память сохраняла для него только детство, он был совершенно свободен. Это не значило, что он боялся узнать себя; он знал, что собой представляет сейчас, и верил, что может вообразить, кем стал тот мальчик, которого он помнил; он боялся не встречи с неудачником, а непомерных усилий, неизбежных для того, кто преуспел.

– Я ждал, чтобы вы окрепли, – сказал доктор Форестер.

– Понятно.

– Я верю, что вы не захотите нас огорчать.

– Как, он уже здесь?

– Она уже здесь, – сказал доктор.

III

Дигби почувствовал громадное облегчение, когда в комнату вошла посторонняя женщина. Он боялся, что дверь отворится и войдет целый отрезок его жизни, но вместо этого появилась худенькая хорошенькая девушка с рыжеватыми волосами, очень маленькая девушка – может быть, она была слишком мала, чтобы он мог ее запомнить. Она была не из тех, кого ему надо бояться, он был в этом уверен.

Дигби встал, не зная, чего требует вежливость: пожать ей руку или поцеловать? Он не сделал ни того, ни другого. Они смотрели друг на друга издали, и у него тяжелыми ударами билось сердце.

– Как вы изменились, – сказала она.

– А мне все время говорят, что я совсем пришел в себя…

– Волосы сильно поседели. И этот шрам… Тем не менее вы выглядите гораздо моложе, спокойнее.

– Я здесь веду приятную, спокойную жизнь.

–

Они с вами хорошо обращаются? – с тревогой спросила она.

– Очень хорошо. – У него было чувство, будто он пригласил незнакомую женщину пообедать и не знает, о чем с ней говорить. – Простите. Это звучит грубо. Но я не помню, как вас зовут.

– Вы меня совсем не помните?

– Нет.

Ему иногда снилась женщина, но та была другая. Он не помнил подробностей, кроме лица женщины и того, что оно выражало сострадание. Он был рад, что тут была другая.

– Нет, – повторил он, снова на нее поглядев. – Простите. Мне самому очень жаль…

– Не жалейте, – сказала она с непонятной яростью. – Никогда больше ни о чем не жалейте!

– Да нет, я хотел сказать… про свои дурацкие мозги.

– Меня зовут Анна, – сказала она. И, внимательно наблюдая за ним, добавила: – Хильфе.

– Фамилия иностранная.

– Я австрийка.

– Для меня все еще так непривычно… Мы воюем с Германией. А разве Австрия?..

– Я эмигрировала из Австрии.

– Ах, вот что… Да, я об эмигрантах читал.

– Вы забыли даже то, что идет война?

– Мне ужасно много еще надо узнать.

– Да, много ужасного. Но надо ли вам это узнавать? – И повторила: – Вы стали гораздо спокойнее.

– Нельзя быть спокойным, когда ничего не знаешь. – Он запнулся, а потом сказал: – Вы меня извините, но мне так много надо задать вопросов. Мы были с вами просто друзьями?

– Друзьями. А что?

– Вы такая хорошенькая. Почем я знаю…

– Вы спасли мою жизнь.

– Каким образом?

– Когда взорвалась бомба, вы толкнули меня на пол и упали на меня. Я осталась цела.

– Я очень рад. Понимаете… – и он неуверенно засмеялся. – Я ведь могу не знать о себе самых позорных вещей. Хорошо, что есть то, чего не надо стыдиться.

– Как странно, – сказала она. – Все эти страшные годы, начиная с тысяча девятьсот тридцать третьего – вы о них только читали, они для вас – история. Вы их не переживали. Вы не устали, как все мы, повсюду.

– Тысяча девятьсот тридцать три… Вот что было в тысяча шестьдесят шестом, я могу ответить легко… И насчет всех английских королей, по крайней мере… нет, это не наверняка… Может, и не всех…

– В тысяча девятьсот тридцать третьем году к власти пришел Гитлер.

– Да, теперь помню. Я много раз об этом читал, но даты почему-то не западают в память.

– И ненависть, как видно, тоже.

– Я не имею права об этом судить. Я этого не пережил. Такие, как вы, имеют право ненавидеть. А я – нет. Меня ведь ничего не коснулось.