«Веду бой!» 2012. Вторая Великая Отечественная
Шрифт:
На перекрестке меня догнал Воробьянов, молодой активист РОВС, постоянно околачивавшийся при фон Лампе. Мы встречались с ним раньше в церкви, но мой отец был деникинцем и с врангелевцами я дела не имел. Поэтому мы с Воробьяновым пересекались очень редко.
— Здравствуйте, Петр! Вы уже слышали про войну? — запыхавшись, спросил он. — Это так здорово!
— Что же хорошего в том, что немцы напали на Россию, милостивый государь? — хмуро ответил я, не поздоровавшись.
— Ну что вы, Гитлер наконец разгонит эту большевистскую
— Идиот, идти освобождать Россию на немецких штыках? Посмотри на них! — я показал рукой на колонну марширующих эсэсовцев. — Вы думаете, что они дадут вам власть? Даже не мечтайте! Прав генерал Деникин, а вы со своим дурацким лозунгом «Хоть с чертом, но против большевиков» убирайтесь к этому самому черту! — я уже почти кричал.
— Предатель, большевик! Я все расскажу Алексею Александровичу. Нас тысячи, а вас — единицы! — голос Воробьянова сорвался на фальцет, после он попытался еще что-то произнести, но только беззвучно открывал рот.
Я отвернулся от него и пошел к центру. Вдруг мое внимание привлек необычный гул, это не было похоже на шум двигателя аэроплана, но я поднял голову. Высоко в небе блестела маленькая точка летательного аппарата, за которой тянулся шлейф дыма. Сперва мне показалось, что произошла катастрофа и двигатель загорелся, но ровный полет аэроплана говорил об обратном. Проходившие мимо меня берлинцы не обращали внимания на небо, оно их не интересовало, если не было сигналов воздушной тревоги. Постояв минуту, я продолжил свой путь к Курфюрстендамм. На Кудамме людей было намного больше, прохожие собирались у радиоточек в ожидании экстренных сообщений, но по радио передавали только марши.
В кафе было на удивление пусто, и никто не мог поделиться со мной новостями. Мне пришлось заказать у кельнера чашечку кофе. Он здесь был натуральный, со сливками, но очень дорогой. Приготовившись растянуть эту чашечку на час-другой, я вытащил из кармана салфетку с записанными словами песни и начал по памяти подбирать музыку.
— Петя, что вы здесь пишете, надеюсь, вы не собираетесь стать репортером, или это место заразно? — Урсула фон Кардоф, ведущая страничку моды в «Дойче альгемайне цайтунг», улыбалась мне своей дежурной улыбкой.
— Добрый день, Урсула, — я вежливо улыбнулся своей давнишней знакомой и сдвинул свою писанину на край столика. — Я жду ваших коллег, которые просветят меня о подробностях сегодняшних событий.
— Вы о войне? Я говорила о ней со своей подругой. О! Майн готт, я вас не представила, — она обернулась к стоявшей рядом с ней красивой девушке.
— Мария, позвольте представить, это Петр Михайлов, он тоже русский эмигрант, а познакомились мы на берлинском радио, у Гиммлера.
Глаза Марии широко раскрылись, и в
Мы с Урсулой засмеялись, переглянувшись:
— Нет. Не у того Гиммлера, у его брата Эрнста — главного инженера берлинского радио.
— Ну и знакомые у вас! — золотоглазая девушка фыркнула и бесцеремонно уселась за мой столик.
Урсула странно посмотрела на подругу и присоединилась к нам.
— Петя, а вы поэт, — Мария внимательно читала мои записи на салфетке.
— Нет, я ассистент звукорежиссера на студии УФА.
— Какой странный у вас слог, — она обворожительно мне улыбнулась, не обратив внимания на мои слова. — Это так необычно — побледневшие листья окна зарастают прозрачной водой… Это ваше?
— Это не я, это песня. Я услышал ее сегодня по радио из России, там еще было что-то странное про какого-то премьера Путина и пробки в Москве.
Ее улыбка завораживала меня.
— Ерунда, — Мария внимательно посмотрела на меня. — Такой песни не может быть в Советской России, вы поймали Харбин, и речь, наверное, шла о премьер-министре императора Пу И.
Перевернув листок, она удивленно подняла брови:
— Вы и музыку записали? Скажите, Петя, а вы умеете музицировать?
Тут я понял, что для нее я буду всегда только Петей, и наваждение спало с меня.
Петя, Петя-петушок… Золотой гребешок. Кажется, так маман мне пела?
— Да, я немного играю на пианино.
— Отлично, я сегодня приглашена к Бисмаркам и беру вас с собой.
— Кстати, а меня зовут Мария Васильчикова, а то некоторые забыли все правила хорошего тона! — девушка весело поглядела на Урсулу.
Озадаченное выражение лица Урсулы не покидало ее на протяжении всего нашего разговора с Марией. Она даже не пыталась прервать свою подругу.
— Очень приятно, Петр, — пролепетал я, пытаясь понять, в качестве кого или чего меня пригласили на великосветскую вечеринку. Мне было известно про сестер Васильчиковых, но светские круги, где они вращались, были для меня недоступны.
Когда мы встали из-за стола, я положил рядом с чашкой серебряную монету в две рейхсмарки. Кельнер улыбнулся и подмигнул мне, когда, пропустив дам, я выходил из кафе.
С Урсулой мы попрощались у нависшего глыбой, мрачного здания издательства «Кениг».
Пройдя квартал, я обратился к спутнице:
— Мария, как вы относитесь к большевистской России? Я покинул Крым восьмилетним мальчиком и знаю ее только по рассказам семьи.
— Знаете, Петя, я тоже плохо помню Россию, но большевиков ненавижу. Из-за них мы потеряли свой дом, мой отец, как дикий зверь, пробирался через леса, спасая свою жизнь, — в ее глазах появился лед, когда она заговорила о семье. — Не знаю, как вы, но я считаю очень хорошей новостью, что Сталин и Гитлер сцепились друг с другом. Один из них уничтожит другого и сам потеряет все силы в этой драке.