Веду бой! Смертный бой
Шрифт:
— Прошу, будь осторожен!
— Конечно, родная!
— Мы с маленьким ждем тебя.
— С кем?
— Ой, ведь не хотела говорить! Не умею я хранить тайны! Сашка, я беременна!
— Лена, это же здорово! Ты моя милая! Давно узнала?
Шумы в телефоне стихли. Я взглянул на экран, значок доступной сети снова пропал. Ну, ничего, раз связь заработала, то в первом же городке наговоримся!
Броня нагрелась на летнем солнышке, лежать на ней было приятно. Я лежал и думал.
А ведь еще неделю назад я был совсем другим
Я ведь стрелял в живых людей и расстраивался, если не попадал. И ведь не чувствую никакого раскаяния! Хорошо это или плохо? Наверное, плохо. Но все равно не чувствую.
А сколько я всего увидел! Этого не забыть. Пришлось заботиться о двух пацанах, вроде справился. Вон они на броне едут целые и невредимые. Теперь вот узнал, что скоро у меня будет сын. Почему-то я сразу был уверен, что родится мальчик.
Да, насыщенная получилась неделя. А что впереди? Война еще не кончилась… Но жизнь продолжается!
Они ели рис с изюмом и запивали его киселем, когда в избу вломился пьяный Рустэм.
За его спиной маячила Ольга. Как всегда — высокая, стройная, фигуристая в своем немецком камуфляже. Только шикарной волны каштановых волос больше не было — лысую ее голову прикрывала только кепка болотного цвета.
— Сидите? Жрете? — поднял карабин Рустэм. Его слегка пошатывало. — Я вас на пост, между прочим, поставил. А вы сбежали!
— Ой, Русичек, ты сядь-ко, помяни Антипа-то, — встрепенулась баба Дуся.
— Сядь, карга старая! Поминки… Я сейчас вам устрою поминки!
— Рус, не кричи! — привстала было Маша.
— Сидеть! — рявкнул Командир.
В избе повисла мертвая тишина. Только ходики стучали. Тик. Так. Так-тик. Тики-таки, таки-тик…
— Кого хороним? Меня хороним? Я вам не Пушкин, чтобы меня хоронить!
— Господь с тобой, Рустэмчик! Чаво ж тобя-та? Антипа мы закопали! Антипа! — всплеснула руками баба Дуся. — Глаша вона отпевала седни с Манефой, твои ж помогали, спасибо им, да ты сядь, Рустамушка, сядь-присядь, помяни деда…
— Я? — пьяно посмотрел на нее парень.
— Сидь, внучок, сидь, лады ли на ногах стояти, калды вона горе како?
Рустэм кивнул, подтащил ногой табуретку, потом выдохнул мощным перегаром и запустил руку в миску с квашеной капустой.
— Накось, накось… — старуха по имени Глафира взяла сухонькими руками бутыль с самогоном и плеснула ему в эмалированную кружку. — Помяни Антипа, царствие ему небесное…
— Слышь… Старая! А ты меня помянешь, когда мой срок придет? — тяжело посмотрел он на бабку. Изо рта его падали капустные крошки и повисали на подросшей за неделю бороде.
— Да Господь с тобой! — замахала руками старуха. — Коль сдыхать собрался, ли чо? Молод еще, да вона басок сколь! Девки
— Не дребезжи! — рявкнул Рустэм. И ударил кулаком по столу. Потом обвел взглядом и старух, и Макса с Машей. Ольга же безмолвной статуей стояла в дверях, привалясь к косяку.
Баба Дуся и баба Глаша молча сидели, смотря на свои изувеченные долгой крестьянской работой руки, и перебирали ситцевые фартучки. Максу вдруг подумалось, что эти пальцы — узловатые, белые, старые — живут какой-то отдельной жизнью. Они, эти пальцы, привыкли работать и ни минуты не могли оставаться без дела. Им надо было что-то делать…
А баба Маня смотрела в потолок и чего-то шептала.
— Эй, старая! Молишься? — крикнул ей Рустэм, продолжая жрать. Рассол капал с его подбородка.
— Глухая она, внучок, — не подымая глаз, ответила ему баба Дуся.
— Ааа… Плесни-ка киселю! — Он взял кружку, отхлебнул глоток и тут же выплюнул розовый кисель на пол. — Не сладкий, бляха муха. Что сахару-то пожалели, старые?
— Дык, нетути… — пожала плечами Евдокия. Она так и сидела, опустив взгляд в пол.
«Вот так она и… Всю жизнь…» — вдруг подумал Макс. И по сердцу острым ножом пронеслась жалость к этой бабушке.
— Дам я вам сахару, — неожиданно сказал Рустэм. И икнул. Потом еще раз икнул. — Только с одним условием. Кисель мне нормальный сварите.
Тик. Так. Так-тик. Тики-так, таки-тик.
— Подъем! — скомандовал он Маше и Максу. — Дело есть.
Ольга так и стояла в дверях, цепко разглядывая всех. Когда Рустэм поднялся, уронив табуретку и сам едва не упав, она подхватила его за локоть.
Макс было начал приподыматься, но Маша остановила его.
— Зачем?
— Не бойся, Маша! Я — Дубровский, — ухмыльнулся в ответ Рустэм.
Макс с Машей переглянулись.
Рустэм достал из кобуры ствол. Какой-то незнакомый, не «Наганыч» и не «Макарыч».
— Убивать начну. Со старух…
— Ой, лихо како… — пробормотала баба Дуся и ткнула сухоньким кулачком себе в безгубый рот. Следом за ней этот жест повторила и баба Глаша. Баба Маня продолжала что-то шептать и креститься.
Макс встал. За ним встала и Маша.
Затем они вышли на крыльцо. Было уже темно, только звезды кололись острыми лучами да месяц щербато улыбался. Бездонная мгла смотрела на четырех выживальщиков.
Впрочем, нет. Время от времени лес озарялся какими-то всполохами.
— Это нас ищут, — сказал Рустэм.
Максу стало страшно. В животе резко похолодело. Даже растревоженное ребро перестало ныть.
— Нас, нас… Больше некого…
— Ааа… — сказал Макс, когда Маша вцепилась в его рукав.
— Бэ! — внезапно передразнила его Ольга. — Будь мужиком. Хоть раз в жизни! Будем драться!
— Макс, на, глотни нормального пойла, — дружелюбно добавил Рустэм и протянул ему бутылку, которую прятал до того под курткой.