Веха
Шрифт:
После отъезда отца с мужиками на Урал, мать загрустила и как-то осунулась. Мы ей, конечно же, старались помочь во всём, но вероятно этого было мало. Всё также, вечерами, мы залезали на печь, и она рассказывала свои нескончаемые сказки, только стали они какими-то грустными, от которых хотелось плакать.
Потом до нас тоже стали доходить слухи, что в разных местах стали действовать банды озверевших кулаков, которые несли смерть в наши деревни, и непонятно было, откуда беда могла прийти быстрее, от НКВД, или от бандитов. В принципе результат был всё тем же, единственное различие между ними было то, что бандиты сжигали дома активистов, а НКВД
Когда я спросил Василия, который появился у нас со своей Александрой в марте месяце, об этом, он меня чуть не задушил, крича от злости, что я ни черта не соображаю, да и вообще, чтобы заткнулся и держал язык за зубами. Это могло его скомпрометировать в глазах товарищей, да и вообще могла пострадать вся семья.
Но беда нагрянула именно к нему. Отца Александры арестовали, забрали всё имущество, а самого посадили на пятнадцать лет за антисоветскую пропаганду. Через некоторое время он окончил школу бухгалтеров, но хода ему не дали из-за жены, отец которой был кулаком. Поэтому они вернулись в деревню и поселились в доме, где когда-то жила тётя Маруся. Она умерла в прошлом году, дом стоял пустым. Пётр Емельянович сразу же оформил его бухгалтером в колхоз, а Александру пристроил в конторе, где она освоилась в качестве машинистки и секретаря председателя. Таким образом, они всегда были вместе.
Исходя из всех этих событий, я усвоил, что любое неосторожное слово, может привести к трагедии, хотя мужики, особенно подвыпившие, кричали в компаниях что зря, цепляя частенько даже Сталина. Наступило время тревожных ожиданий, и население деревень как-то затихло. Люди стали сторониться друг друга, это стало происходить даже в нашей деревне, где в основном были все родственники. Даже женщины и те стали меньше судачить возле единственного колодца в деревне, где обычно простаивали часами, болтая обо всём подряд. Теперь же молча кивали головами друг другу, и старались быстрее вернуться в свой дом.
Мать, всё также, покормив скотину, которой осталось совсем немного и, позавтракав с нами, уходила с Дусей на работу, а я оставался старшим в доме, если не уходили в школу с Иваном, да и Ксюша тоже в этом году пошла в первый класс. Выглядела она, как Филиппок, маленькой, укутанной в огромный платок и в больших валенках. Передвигалась по заснеженному полю смешно, как утка, но всегда улыбалась, когда над ней посмеивались.
Вообще детство стало как-то затушёвываться, нам уже не хотелось побегать и подурачиться в сугробах, забрасывая друг друга снежками. Тревога взрослых, вольно, или невольно, передавалась нам, детям, в результате чего, атмосфера жизненного пространства стала превращаться в какой-то сплошной серый комок, который разрастался с каждым днём.
Как бы то ни было, но зиму мы пережили. В начале апреля появились наши мужики, приехал и отец с целым мешком гостинцев, но осунувшимся и постаревшим. Руки у него были обветренные и все в мозолях от той работы, которую ему пришлось выполнять на Урале. Держался он бодро и постоянно прижимал к себе мать, которая ни на секунду не отходила от него, не зная, куда его усадить, и чем накормить. Всё из рук валилось, поэтому столом занималась Дуся, а мы облепили отца с матерью, с жадностью поглядывая на заветный мешок.
После того, как немного успокоилась мать, мешая отцу заняться мешком, он стал одаривать всех подарками. Матери он подарил шёлковую, цветную блузку, а также пуховый платок. Дусе тоже подарил блузку,
Только после того, как мы все угомонились, мать принесла бутылку самогона, и мы приступили к трапезе. Отец даже мне и Дусе налил немножко самогона, выпив который, я долго кашлял, поперхнувшись от крепости спиртного. Это было мое первое выпитое спиртное дома, отчего я даже вырос в своих собственных глазах, наивно думая, что тот, кто выпивает, является настоящим мужиком.
Отдыхать было некогда и, едва отец вернулся, снова ушёл на работу в колхоз. На сей раз он уже не стал завскладом, или как его называли, завхозом, так как его место уже было занято, зато он стал бригадиром всего стана, на котором располагалась вся колхозная техника, включая и единственный трактор. Бывшего бригадира увезли сотрудники НКВД, обвинив его во вредительстве государственного имущества. Чему, конечно же, никто не верил, но доказывать кому-то что-то было бесполезно. Даже Пётр Емельянович, боевой командир Красной армии, и то побаивался выступать против них, понимая, чем всё могло закончиться.
Его часто стали вызывать в Почеп на нескончаемые заседания бюро райкома, где накачивали таких, как он, политической обстановкой в стране. Доводили председателям направления партии, по обеспечению городов и крупных промышленных центров продуктами сельхоз производства, требуя неизбежного исполнения государственного плана.
За этот год он тоже сильно изменился, стал мало разговорчивым, и даже грубоватым в обращении с крестьянами, особенно с мужиками, которые лезли к нему со своими вопросами, типа – Емельяныч! Дык, чо же деется на свете? Ради чего кровь-то проливали на гражданке.
На что он грубо отвечал. – Замолчите, недоумки, если не хотите попасть под раздачу! Делайте свою работу и помалкивайте, здоровее будете!
И это было так! Тот, кто помалкивал, да трудился тихонько, того не трогали, а говорунов стали таскать в Почеп чуть ли не каждый год. Страна наша начала подниматься с колен после гражданки и везде начались грандиозные стройки. Один только Беломорканал чего стоил! Сколько людей там загинуло до сих пор никто не сможет ответить. Вот поэтому и придумали статью, как я слышал однажды от мужиков, чтобы народ подбирать умелый, да и не только. Рабочие руки нужны были разные, необходимо было кому-то землю копать, валить лес, гатить болота, и без конца разгружать, или загружать вагоны, всякими строительными материалами и товарами, чем кормить такую армию рабочей силы. Индустриализация страны требовала огромного вливания рабочей массы, поэтому Емельянович и предупреждал наших мужиков, переживая не только за их семьи, но и за то, что с такими языками он останется одни с бабами в колхозе.
Особенно опасны были пьянки, в которых языки развязывались со страшной силой, и тут же находились такие, которые строчили в район письма. И труба!
После десятка арестов, деревни как-то затихли. Даже петухи стали реже горланить, да и собаки меньше брехать, так как движения по деревням прекратились. Только одинокие прохожие, которые возвращались домой после работы, не заглядывая ни к кому в гости, спешили в свои дворы.
К концу мая у Александры уже был довольно большой живот, но на работу она ходила постоянно, в сопровождении мужа, который её обожал. Да и трудно было её не любить, такая она была красивой.