Век дракона (сборник)
Шрифт:
По-видимому, Простачок втолкнул его сюда в переломный момент. Тогда сидели все относительно пристойно, а теперь, хотя не прошло и получаса, присутствующие явно перепились. Субъект напротив лежал подошвенным лицом в тарелке. Дамочки, оставив Веста, одна млела в обществе соседа с той стороны, другая обменивалась недвусмысленно страстными взглядами с появившейся из ниоткуда кукольной девицей. Вест давно обратил внимание — таких кукольных, между собой похожих, за столом было несколько, но все сидели с мужчинами. Пожилой розовый куда-то делся. В дальнем конце
— Па-прашу встать! — проревело со стороны саркофага. — Вста-ать!
Все зашевелились, кто мог поднялись, отчасти даже прямо. Вест тоже встал.
— Сегодня мы, — еще громче заревел динамик, — имеем честь…приветствовать… находящегося среди нас, на нашем… скромном собрании… и просим высокопочетного гостя продемонстрировать (На Веста заглазели) всю мощь… вершин знания, достигнутых… где куются лучшие… разбив мифы и традиции… мы…
Веста сзади подергали за куртку. Пьяненькая женщина, которая спрашивала, кого привел Простачок, тихонько улыбалась и только прикладывала ладошку к губам. Личико у нее было хорошенькое. Она вообще была ничего, но ее сильно подпорчивали круги под глазами. А сами глаза были серыми. Женщина казалась не пьянее, чем когда он пришел.
— Пойдем, — проговорила она. — Он надолго завелся. Я тебе своими словами, если хочешь, потом перескажу.
Вот именно, подумал Вест. Чего мне не хватает, так это чтобы кто-нибудь пересказал мне своими словами.
Сначала была синяя комната, потом красная. Потом они куда-то повернули, и Вест потерял ориентировку. Ладонь в руке была теплая и чуть-чуть влажная, от женщины пахло водкой, и Весту стало уютно.
— А! Буза все это, просто Кудесник перед Фарфором выкаблучивается, себя хочет показать.
— Фарфор — это имя?
— Ну, ты Фарфора не знаешь, я молчу! Фарфор на Тридцатых всему хозяин, понятно?
— Понятно.
— Молодец. Еще от Попугайчика морды пришли — сама видела; от Гаты есть, говорят, да только, наверное, врут. Все из-за тебя Кудесник наприглашал, похваляется. А я тебя украла. Себе возьму. У-у, совсем съем! Ты не дрожи, не съем. Ни вот кусочка Шеллочка от тебя не откусит.
— Я и не дрожу.
— Зря. У нас, бывает, едят. От костянки, говорят, помогает. Дураки верят. А от костянки ничего, я тебе скажу, не помогает, никто не знает, что она такое есть, вот и врут.
Вест как-то сразу ей поверил — а что прикажете? — и попытался запомнить дорогу.
— З-заходи! — скомандовала Шеллочка, когда они оказались перед маленькой дверью в укромной нише. — Моя каморка. Кудесник сдохнет — не найдет.
Будуар у Шеллочки был под стать, и в нем царил хаос. Наравне с хаосом в нем царила бескрайняя низкая кровать под то ли изъеденной молью, то ли прожженной во многих местах мохнатой тряпкой, с божкам по углам, с балдахином, на котором отсутствовала добрая половина кистей. Было множество разношерстных тумбочек, секретеров, канапе, козеток, пуфиков и банкеток. Все а-ля Людовик-Солнце, но не белое,
Вест сел в подвернувшееся креслице — оно взвизгнуло — рядом с ночным столиком, стал наблюдать за Шеллочкой. Та ходила по комнате.
— Между нами, он неплохой, — говорила Шеллочка. — Когда трезвый. — Хихикнула. — И когда вылазит из своей консервной банки. Ты думаешь, он что? Он здорового здоровее, это так, блезир… И ведь черт его знает, чего-то он, значит, задумал, если по суткам в железке сидит. А железку ему сработал один жестянщик с комбината, ну, Литейщик. Тьфу-тьфу-тьфу, рожа жесткая, а туда же — “киска”, “девонька”, — Шеллочка добыла откуда-то початую бутылку. — Давай выпей, а то что-то ты трезвый больно, не успел что ли… Во-от. А потом у него костянка началась, у жестянщика того, я как услышала, мне так жалко-жалко стало, а чего, спрашивается? — Она присела на край кровати, подперла подбородок ладонями и стала похожа на маленькую девочку.
— Все вы пропадаете, — сказала она. — Кто где. Ты тоже пропадешь. Понесет тебя куда-нибудь… На Пустошь не ходи, — приставила она палец к Вестову носу. — Куда хочешь ходи, а на Пустошь не лезь, запомнил? Э, что с тобой, ты ж еще теленок. Телок ты бессмысленный, ничего ты не понимаешь…
— Да, — сказал Вест, обрадованный таким поворотом дела, — я ничего не понимаю. Объясни. Мне никто не хочет объяснить. А я совсем ничего не понимаю. Совсем, правда. Я…
— Дурачок, — перебила она его. — Думаешь, я что-нибудь понимаю? Да здесь, если разбираться начнешь, облындишь в два счета, что ж я сама себе враг? Ты пей, пей лучше, бери пример с Шеллочки, она весь день просыху не знает, и ей хорошо. Тут у нас все пьют, — громко прошептала она, едва не касаясь губ Веста. Лоб у нее был потный, короткие прядки липли. — Я тебя еще увела, ты видел бы, что там… Думаешь, я люблю голая на столе игру каблуками давить? Думаешь, да? А… тебе! Это все Абри, он, потрох проклятый, он…
Шеллочка вдруг заругалась и заплевалась, тряся кулачками. Вест не знал, как быть. Он хотел встать, но у Шеллочки все прошло, как началось, быстро, и она продолжала лишь тихонько поскуливать, размазывая по щекам черные волосы и сморкаясь в край балдахина. Вест посмотрел на свою руку, все еще держащую бутылку без этикетки. Бутылка звякнула о металлический бок некрупного куба со множеством малюсеньких разноцветных блямбочек на стерженьках. Стерженьки торчали из пазов и были, наверное, подвижными. Потом Вест посмотрел на Шеллочку.
— Жизнь собачья, — сказала Шеллочка. — Сядь ко мне, а?
Вест пересел на кровать. Плечи у женщины мелко вздрагивали.
— Я, ведь, знаешь тебя зачем утащила, я думала веселее будет. Наше бабье как помешалось — Человек! Человек! Живьем бы Кудесника в его железке испекли, не вели он Простачку тебя доставить… А мне что, мне здешних хватает, наших. Их пока всех перепробуешь, по второму разу захочется, — она опять хихикнула. — Ты поцелуй меня, а? — вдруг попросила она жалобно. — Ну, пожалуйста…