Век Филарета

Яковлев Александр Иванович

Но вот настало время Херувимской песни. Тут владыка полегчал сердцем, спало раздражение и гнев. Когда пошли с Великим входом, он, стоя в царских вратах, принял святой дискос из рук протодиакона и в полной тишине возгласил всю царскую фамилию с подобающим благоговением и душевным миром.

Только он отступил на шаг в алтарь, как раздался странный звук и на то место, где только что стоял владыка, грохнулась с самого верха иконостаса здоровенная медная лампада, висевшая на верёвочке перед Распятием Господним.

Всех объял панический страх. Филарет видимо вздрогнул, замер на несколько мгновений и чуть дрогнувшими руками поставил дискос на престол. Лампаду быстро убрали,

и на том же месте владыка принял из рук протодиакона святой потир, закончив по уставу поминовение Святейшего Синода, военачальников, градоначальников, христолюбивого воинства и всех православных христиан голосом твёрдым и ясным.

Литургия продолжалась своим порядком. Владыка Филарет, сидя в алтаре, заново переживал страшное мгновение, отделявшее его от смерти. И следа не осталось в нём от тех чувств, с которыми начинал службу.

Между тем сослужащие, замерев, стояли вокруг престола, ожидая небывалого гнева и жестокого приговора. Бедный настоятель молился тихонько, чтобы Господь пронёс бурю поскорее. Когда владыка приобщился Святых Тайн и по прочтении благодарственных молитв сел в алтаре, настоятель со слезами на глазах подошёл и молча пал на колени. Филарет поднялся с кресла.

— Встань, отец.

Тот только ниже опустил голову.

Филарет сам приподнял старика за плечи и благословил его.

— Мы оба согрешили пред Господом, начали не в мире, а в гневе и вражде служить пред Ним. Он хотел наказать нас, но умилостивился и падением лампады показал, как близки мы были от погибели. Он вразумил нас и призвал на путь покаяния. Простим друг друга.

Владыка ещё раз благословил священника, поцеловал его, и лёгкие слёзы от нечаянной радости побежали из стариковских глаз.

— А ты всё же виноват предо мною, — с мягкою укоризною добавил Филарет, — не предупредил меня о поправках в церкви.

Ждали, что архиепископ тут же уедет, но он остался, зашёл к священнику в дом, с готовностью принял закуску, пил чай и, казалось, никак не решался отправиться в Тверь. Духовные повеселели, но вели себя с осторожностью, будто шли по скользкому льду. Никто и не догадывался, какой редкий душевный покой вдруг обрёл строгий архиерей в неказистом домике сельского попа.

Невольным плодом пережитых волнений стали стихи, написанные на обратном пути:

К Тебе, о Путь непреткновенный, К Тебе, Путь истинный, живый, Взывает путник утомлённый, Пути его во тьме не скрый. Сей путь мой не в водах и в море, Но волны есть в душе моей... Явись, волн укротитель, вскоре И волны запрети страстей! Спаси, Наставник! Гибну! Гибну! Умилосердись, ускори... И с гласом грозным руку мирну Извлечь молящего простри.

Глава 5

ПОРА НАДЕЖД И ТРЕВОГ

Три года продолжались тяготы Андрея Медведева. Уйдя в гневе из княжеского дома, он поклялся больше не ступить туда ногою, однако любые клятвы опрометчивы. Не раз ещё он ходил к князю, смиряя гордыню, а толку не было. Пошла просить мать, но ей барин поставил условие, чтобы Андрей повинился перед ним.

— За что? — вскрикнул Андрей

на материнские уговоры. — За то, что сломал мою — и не только мою жизнь? Его светлость мнит себя хозяином моим — так нет же! Лучше в петлю головой, лучше в солдаты!..

Сколько уже знал Андрей историй про незаконных детей знатных вельмож, вдруг, по их хотению и дозволению государя, становящихся полноправными дворянами. Как ни отгонял подобные мысли, всё же иногда тешил себя с усмешкою таким ослепительным поворотом судьбы... Во фраке, с тщательно завязанным платком под горлом, в одной руке цилиндр, в другой тросточка, на высоких сапогах позвякивают шпоры (такой наряд он увидел однажды на молодом франте, гостившем в соседнем имении), он входит в большую залу лысковского дома, а там за клавикордамй сидит Аня... Но такой исход был невозможен, а стало быть, и не нужны были ни фрак с тросточкой, ни формальное усыновление, надежду на которое не оставляла мать.

«Да неужто лишь к этому сводится вся жизнь человека?» — задавался Андрей вопросом, ответ на который уже имел в сердце. Однако знание сие было сугубо умственное. Подспудно же в нём нарастала некая огромная внутренняя сила, и какими же мелкими, ничтожными виделись обычные житейские устремления большинства людей. Будто предлагали ему нынешнему надеть детскую одежонку и так в ней жить...

По рассказам странствующих монахов и Ольги Васильевны он представлял себе и иной образ жизни —монашеский, при котором житейское низведено на последнее место, а вся жизнь с утра до вечера, нет, с ночи и до ночи, от последующей утренней звезды до первой вечерней отдана служению Богу. Смирение, терпение, милосердие заменяют в человеке всё низменное, суетное и постыдное. Не ради скоромимопроходящих радостей сего суетного мира живёт и трудится человек, а ради спасения бессмертной души своей и всех иных человеков... Прекраснее такого служения и нет ничего на свете!

В характере Андрея причудливо сочетались страстность, пылкость воображения и трезвая, скептическая практичность. Он решил уже безоговорочно, что отказывается от мирского образа жизни, однако намеревался прежде проверить и узнать непосредственно, каково оно монашество на деле.

Мать тем временем продала шаль и тёлочку. В уездном правлении нашли нужного человечка, и мелкий чиновник за двадцать пять рублей ассигнациями сделал то, что казалось невозможным: раздобыл копию вольной и метрическое свидетельство, на основании коих Андрей Гавриилов Медведев приписывался в мещанское сословие города Арзамаса. Мать уговаривала его уехать поскорее и подальше, опасаясь княжеского гнева, но у сына были свои планы.

Осенью 1817 года в серенький и пасмурный день Андрей в обличье бедного странника, в лаптях и худой одежде отправился в Саровскую обитель. От многих слышал он похвалы сей обители как рассаднику истинно подвижнической жизни, рассказы о святости некоторых старцев, об их подвигах благочестия и высокой духовной мудрости. Правда, доносилось и иное до него: монахи корыстолюбивы и ленивы, уловляют в свои сети тех, от коих намерены получить пользу для себя.

«А вот мы и присмотрим, как оно на самом деле!» — с такою мыслию шагал Андрей. Прежде принесения немалой жертвы — а часть его души печалилась уходу от мира — он положил твёрдо убедиться, что прославленная обитель достойна его жертвы. «Я-то готов, я на всё готов, но пусть они прежде...» Он не мог ясно сказать себе, чего «прежде» он ожидает видеть, но полагал по отношению к его нищему виду определить, верно ли, что монахи корыстолюбивы. Если так, он намеревался отправиться дальше в поисках подлинно святой обители.