Век Филарета
Шрифт:
Уже в 1818 году на совещании в Москве разрабатывались планы цареубийства и государственного переворота, отложенные по зрелом размышлении — сил было маловато. В 1823 году намечалось захватить царя в Бобруйске во время смотра войск и потребовать коренных преобразований, но Пестель счёл это преждевременным. В 1824 году был согласован план вооружённого восстания, намеченного на лето 1826 года.
Планы сии оставались известными лишь верхушке заговорщиков, основную же массу офицерства постоянно подогревали смелыми разговорами, тем более что видимая леность императора, оторванность от России великого князя Константина, наместника в польских землях,
— Душно мне в нашем обществе! — говорил Кондратий Фёдорович в компании своих старых сослуживцев по полку. — Нет, надо ехать туда, где люди живут и дышат свободно!
— Куда же?
— В Америку, непременно в Америку! Куплю там земли и положу основание Колонии Независимости. Кто из вас не захочет жить по произволу, слышать о лихоимстве и беззакониях — приму с распростёртыми объятиями. Заживём как...
— Рылеев, где же средства возьмёте?
— Да ведь я служу в Американской компании секретарём. Жалованье двенадцать тысяч и готовая квартира... Вот и накоплю.
Собравшиеся расхохотались. Одно слово — поэт... По мере того как роль Рылеева в Северном обществе возрастала, темы его речей сменились, став прямо революционными.
— Да и Пугачёв затевал много! — возражали ему. — А чем всё кончилось?
— Вы не знаете моих мыслей, — отвечал борец за счастье народа, свободу и равенство. — Вы не поймёте всего того, ежели бы я и объяснил!.. По моему мнению, вы жалкие и умрёте в неизвестности. А моё имя займёт в истории несколько страниц!
В воцарившемся молчании заговорщик понял, что несколько перебрал в откровенности. Не отталкивать нынче следовало, а притягивать простосердечные молодые души. Рылеев при невидной внешности, среднем росте и обыкновеннейшей физиономии обладал немалым обаянием. Большие серые глаза могли излучать добро, милейшая улыбка мгновенно порождала симпатию. Он улыбнулся и приказал слуге подать вина.
— Господа, умоляю вас, поймите Рылеева! Отечество ожидает от нас общих усилий для блага страны! Души с благороднейшими чувствами постоянно должны стремиться ко всему новому, а не пресмыкаться во тьме перед старым! Сколько зла у нас на каждом шагу — так будем же переменять его на лучшее!
— А по-моему, Кондратий Фёдорович, всё это мечта и пустословие, — подал голос тридцатилетний капитан, неизвестно кем приглашённый. — Мечта прекрасная, благороднейшая, а всё же ни к чему не ведущая. Всякий и на своём месте может служить. Быстро умереть просто, а чтобы жить, терпение требуется.
Заулыбались подпоручики и поручики. Терпение! Да зачем же терпение, надоевшая шагистика и придирки командира полка, ежели можно всё переменить к лучшему одним разом? И родина будет счастлива, и каждый из них. Ах, какой молодец Рылеев, жаль, что в отставке!
— Вижу, господа, что вы остаётесь в том же заблуждении, — задумчиво сказал хозяин, прекрасно чувствующий настроение собравшихся. — А для меня решительно всё равно, какою смертию умереть, хотя бы и повешенным. Но я знаю, что войду в историю!
Мальчикам с офицерскими эполетами тоже хотелось войти
То было какое-то едва ли не всеобщее помрачение умов. Точно некая незримая сила толкала цвет дворянской молодёжи к пропасти, увлекая за ними страну.
В сентябре 1825 года Петербург был взволнован дуэлью подпоручика Семёновского полка Константина Чернова и блестящего аристократа, флигель-адъютанта государя Владимира Новосильцева из-за сестры Чернова, на которой Новосильцев отказывался жениться (после долгих ухаживаний), ибо его мать желала сыну более блестящей партии. Они не были развратны, молодые офицеры, хотя и посещали регулярно клар и луиз. Сердца большинства были чисты и открыты чувствам любви и чести.
Оба двадцатичетырёхлетних офицера стреляли хорошо и нанесли друг другу смертельные раны. Похороны Чернова, активного члена Северного общества, были превращены в общественную демонстрацию. По рукам ходило агитационное стихотворение Рылеева, выражавшее протест против всесилия аристократии. Для заговорщиков не важно было, против чего выступать, важно было — против. Несчастная Екатерина Владимировна Новосильцева (урождённая графиня Орлова), потерявшая единственного сына, горевала в одиночестве.
— Скорее пережить тьму, в коей находится Россия! Порвать цепи, связующие нас с проклятым прошлым! Необходима конституция и переворот посредством войска! — прямо говорил Рылеев осенним вечером 1824 года, — Только так можем мы получить конституцию!
— Всякий военный бунт сам по себе безнравствен, — вдруг послышался твёрдый голос от окна. Спорить осмелился двадцатилетний корнет лейб-гвардии конного полка Алексей Хомяков. — Каждый из нас, поступая на военную службу, присягал...
— Что за детские рассуждения! — перебил его князь Александр Одоевский, бывший двумя годами старше Хомякова, — Речь идёт о благе народа, а благо народа — сколь выше оно любых клятв и присяг!
Рылеев насторожился. Компания у него собиралась смешанная, были члены Северного общества, уже обсуждавшие детали государственного переворота, были и просто знакомые, которых рассчитывали втянуть в общество. Возражения по основополагающему пункту были опасны и потому недопустимы.
— Послушайте, Хомяков, ведь вы сами патриот. Помните, вы рассказывали, как в детстве убежали из дома, чтобы бороться за свободу Греции? У нас же речь о том, как доставить не чужому, а родному нашему русскому народу свободу, ту свободу, которую он давно заслуживает, ту свободу, которую он сам обрёл на мгновение в годину отечественной войны! Государь медлит — так подтолкнём его! Сделать сие можно лишь с использованием войска, единственной организованной силы народа.
— Итак, вы хотите военной революции? — Он был удивительно спокоен, этот молоденький, румянощёкий корнет с закрученными русыми усиками. — Но что такое войско? Это собрание людей, которых народ вооружил на свой счёт и которым он поручил защищать себя. Не так ли?.. Какая же тут будет правда, если эти люди в противность своему назначению станут распоряжаться народом по произволу и сделаются выше его? А ведь именно это вытекает из ваших планов, несмотря на клятвы в любви к мужикам.
Рылеев застыл, медленно закипая гневом, и, не зная, что возразить, выбежал из комнаты. Князь Одоевский, видя обращённые на него взгляды собратьев по обществу, широко улыбнулся, решив свести дело к шутке. При общем молчании насмешник-корнет ехидно улыбнулся: