Век надежд и разочарований, или Фантасмагория лжи

Аврутин Марк

Утопичность идеи искусственного построения «высокоорганизованного» общества была доказана ещё во времена Наполеона. В силу своего индивидуального опыта, психофизиологических и прочих особенностей не возможно отыскать двух совершенно одинаковых людей. Эта неодинаковость людей ведёт к непредсказуемости их поведения в тех или иных условиях, что становится самым существенным препятствием на пути построения организованного общества. А вот конкуренция и свободный рынок, напротив, способны обеспечить их координацию.

Планирование неразрывно связано с распределением — областью наиболее уязвимой с точки зрения справедливости. Однако страстное желание верить и

здесь помешало разглядеть отличия, внесённые марксизмом в древние идеалы справедливости. Марксизм обещает не абсолютно равное, а только более равное, более справедливое распределение. Эти определения были восприняты почти как тождественные, хотя между ними вообще нет ничего общего. В то время, как древний идеал является чисто утопическим, под социалистический идеал подходит вообще любой способ распределения, лишь бы побольше отобрать, чтобы было, что распределять.

Планирование вообще ведёт к отрыву от реальности, к «раздвоению» мира, к созданию экономики-фикции. На поддержание этих двух миров, реального и идеального, требовалось усилий вдвое больше. Практический социализм и привёл к возврату к условиям жизни, существовавшим в период раннего Маркса. Искусственно заниженная зарплата или вообще её отсутствие в плановом производстве, требовала для поддержания реальной жизни «работы после работы» (подробно разбирается дальше). То есть, планирование не только не ослабило эксплуатацию, не говоря уж о полном её уничтожении, как обещала теория, но напротив, неимоверно её усилило.

Если усиление эксплуатации было связано ещё с некоторыми особенностями практического социализма, то обещание уничтожить её предложенными марксизмом методами было сознательной ложью, т. к. эксплуатация присуща вообще индустриализму, составляет его зло. Проблема уничтожения капитализма если и разрешима, то в совершенно другой плоскости — в плоскости взаимоотношений, основанных на другом мировоззрении, требующем замены властной субординации свободной координацией. Только тогда станет возможной по-настоящему демократическая организация решения вопросов, связанных с распределением совместно созданного продукта при соблюдении полной прозрачности на договорных и строго добровольных началах.

3

Итак, на смену либеральному мифу о суверенной человеческой личности, не выдержавшему напора общественной стихии, во второй половине 19 века пришёл коллективистский миф о человеке, существующем лишь в качестве части коллектива. К сожалению, этот миф оказался не просто ложным, но очень вредным и поэтому сыграл трагическую роль в развитии человечества.

Идея переустройства человеческого общества, овладевшая умами не только «лучших» представителей человечества, но и массами простых людей, повернула естественный ход развития индустриализма в сторону искусственной организации общества. В результате 20 век стал веком победного и вместе с тем зловещего шествия марксизма. В сознании миллионов людей, одурманенных ложью, принятой за правду, исказились все высокие понятия. Это привело к тому, что ради свободы людей стали сгонять в лагеря, во имя равенства и братства — отрубать им головы, во имя братства — лишать всего того, что делает человека личностью.

Марксизм способствовал зарождению российской социал-демократии, распавшейся впоследствии на два крупных течения: большевизм, сделавший ставку на маргинальную часть пролетариата и крестьянскую бедноту; и меньшевизм, который опирался на рабочую аристократию и тянулся к либеральной буржуазии.

Вряд ли может быть продуктивен спор о том, кто правильнее

прочитал Маркса. В Марксизме каждый может найти то, что он хочет, и в то же время он позволяет не заметить то, чего замечать не хотелось бы. Меньшевики не хотели замечать якобинскую природу марксизма и не заметили, а когда обнаружили её в действиях большевиков, было уже слишком поздно. «Зверь уже лизнул горячей человеческой крови. Машина человекоубийства пущена в ход…» — писал Мартов в 1918 году.

Большевики же, напротив, захотели увидеть в маргинальной части пролетариата, в той части, которой «нечего терять, кроме собственных цепей», революционный авангард — и сделали его своей опорой. И это при том, что сам Маркс указывал на роль революционной партии как выразительницы интересов стихийно проснувшегося классового сознания пролетариата. Классовое сознание к тому времени сформировалось как раз у той части пролетариата, на которую опирались меньшевики. Большевиков оно не устраивало, т. к. ограничивалось чисто экономическими интересами.

Марксизм породил не только (как это многими принято считать) российскую социал-демократию, из которой выделился большевизм, проросший затем в советский коммунизм, но и германский национал-социализм. Ещё в период «военной истерии», поднявшейся в Германии в 1914 году, из рядов немецких социалистов-марксистов выделились приверженцы немецкой идеи государства, отвергнувшие всё, что было связано и с притязаниями индивидуума, и с интернационализмом. Они выступили как ярые коллективисты, признававшие за индивидуумом лишь право жертвовать собою ради нации, ради государства. Начавшуюся мировую войну они рассматривали как войну с английским либерализмом. Особый энтузиазм эта война вызвала у молодёжи, для которой либерал стал злейшим врагом, само слово «либерал» превратилось в ругательство, Именно в движении немецкой молодёжи произошло слияние социализма с национализмом, сплотившее нацию.

Представление о том, что обессиленные междоусобной борьбой социал-демократы не смогли противостоять приходу к власти в Германии национал-социалистов, является всего лишь одним из многочисленных советских мифов. Цель его — противопоставить коммунистов нацистам, которые, якобы, вели с ними непримиримую борьбу. На самом же деле они вместе боролись за уничтожение либеральной демократии и много преуспели в этом.

Та разрушительная сила, которую обнаружили в 20 веке в своих действиях все без исключения революционные партии марксистского толка, содержалась уже в самом учении. Именно в марксизме содержится призыв к уничтожению реального мира с целью построения того, что построить было в принципе не возможно. И если эта утопичность замысла не была столь наглядной, то убедиться в непригодности, абсурдности всех предлагавшихся методов построения нового мира можно было умозрительным путём, не прибегая к массовому кровопролитию, которым сопровождалось строительство практического социализма.

Впрочем, находились, конечно, здравомыслящие люди, которые уже в самом начале 20 века пытались предотвратить это надвигавшееся на мир наваждение в виде повального увлечения социализмом. Тот же Лев Толстой со свойственной ему страстностью публициста, опираясь на свой громадный авторитет романиста, доказывал невозможность устранить ни отчуждение прибавочного продукта, ни, стало быть, эксплуатацию при социализме. Но кто же его, не марксиста, будет слушать? Хотя вот, когда стало нужно, назвали его — непротивленца «зеркалом русской революции». Этот абсурд, кстати, тоже спокойно воспринимался тремя поколениями советских граждан.